Ламего. Знаю только, что дона Рита невзлюбила тамошние края и грозилась мужу, что сбежит в Лиссабон вместе с пятерыми детьми, если он не уедет из этих мест, где жить невозможно. Кажется, дворянство Ламего, которое искони кичилось древностью, восходящей ко временам Алмакаве[19], приняло свысока самовлюбленную фрейлину и вдобавок не обошло вниманием кое-какие подгнившие побеги генеалогического древа семьи Ботельо Коррейа де Мескита, да и здоровые не пощадило, вменив проведору в вину то обстоятельство, что он два года перебивался в Коимбре игрою на флейте.

В 1801 году мы застаем Домингоса Жозе Ботельо де Мескита коррежидором[20] в Визеу.

Мануэлу, старшему из его сыновей, двадцать два года, он студент-второкурсник юридического факультета. Пятнадцатилетний Симан изучает словесность в Коимбре. Три девочки — радость и утеха материнского сердца.

Старший сын написал отцу письмо, жаловался, что не может ужиться с младшим братом, ибо опасается свирепого его нрава. Он сообщает, что его, Мануэла, жизни то и дело грозит опасность, ибо Симан тратит деньги не на книги, а на пистолеты, якшается с самыми отпетыми университетскими головорезами, а вечерами слоняется по улицам, оскорбляя местных жителей и подзуживая их идти стенка на стенку. Коррежидор восхищается отвагой сына и объявляет удрученной матери, что мальчик и душою и телом — весь в прадеда, в Пауло Ботельо Коррейа, который был самым храбрым дворянином в Трас-ос-Монтес.

Мануэл, которого выходки Симана приводят все в больший и больший ужас, уезжает из Коимбры, не дождавшись каникул, и отправляется к отцу в Визеу с жалобами и с просьбой определить его, Мануэла, в другое учебное заведение. Дона Рита желает, чтобы сын ее определился в кавалерийский кадетский корпус. Мануэл Ботельо уезжает из Визеу в Брагансу, где, доказав благородство своего происхождения по обеим линиям, становится кадетом.

Тем временем Симан, блестяще сдав все экзамены, возвращается в Визеу. Отец дивится одаренности сына и прощает ему экстравагантность из любви к даровитости. Просит сына объяснить, почему тот не ужился с братом, и Симан отвечает, что Мануэл вынуждал его вести монашеский образ жизни.

В пятнадцать лет Симан кажется двадцатилетним. Он крепкого сложения; красивый юноша, унаследовавший от матери и черты лица, и статность, но по характеру полная ее противоположность. Друзей-приятелей он выбирает себе среди простонародья Визеу. Когда дона Рита начинает корить его за столь недостойный выбор, Симан потешается над генеалогиями, особливо же — над генералом Калдейраном, зажаренным злыми язычниками. Этого довольно было, чтобы навлечь на юношу неприязнь матери. Коррежидор взирал на мир глазами супруги, и ему передалось ее недовольство сыном и враждебное к нему отношение. Сестрицы побаивались Симана за вычетом Риты, самой младшей, с которой он играл, как ребенок, и которой повиновался, когда она требовала, чтобы он не знался с нехорошими людьми.

Каникулы близились к концу, когда на коррежидора свалилась крупная неприятность. Один слуга его повел мулов на водопой и то ли по небрежности, то ли умышленно разбил несколько кувшинов, стоявших на ограде вокруг источника. Водоносы, владельцы кувшинов, стали бранить слугу и побили его. Симан, как раз проходивший мимо, вооружился оглоблей, которую выломал из какой-то повозки, размозжил несколько голов и довершил трагический спектакль шуткою, перебив все кувшины. Уцелевший люд разбежался в страхе, ибо никто не осмеливался тягаться с коррежидорским сынком; но пострадавшие, восстав из праха, отправились к дому судейского чина взывать о справедливости.

Домингос Ботельо разбушевался и повелел главному приставу взять Симана под арест. Дона Рита, раздосадованная не в меньшей степени, но материнскою досадою, тайком и через челядинцев передала сыну деньги, дабы тот не мешкая бежал в Коимбру и дожидался там отцовского прощения.

Когда коррежидор узнал о том, что содеяла жена, он притворился, что разгневан, и пригрозил, что велит схватить Симана в Коимбре. Но дона Рита объявила, что он карает жестокосердо и судит мальчишескую проделку как тупоумный судья, а посему законовед убрал с чела морщины притворного гнева и безмолвно уверовал в то, что он жестокосердый и тупоумный судья.

II

Симан Ботельо вывез из Визеу в Коимбру гордую убежденность в собственной отваге. Он любил похвастать перед самим собой, припоминая в подробностях, как обратил в бегство три десятка водоносов, как падал тот, этот поднимался весь в крови, как его дубинка с одного маху охаживала троих, из коих двоих валила, как все горланили и с каким грохотом раскалывались под конец кувшины; Симан упивался этими воспоминаниями, поскольку не видел еще ни одного театрального представления, в коем ветеран сотни баталий перебирает лавры, завоеванные в каждой, и в конце концов иссякает, когда ему наскучит наводить ужас — а то и ту же самую скуку — на слушателей.

Однако же студиозус со своими восторгами был несравненно зловреднее и опаснее, чем театральный Матамор[21]. Воспоминания вдохновляли юнца на новые подвиги, а университет в те времена весьма тому благоприятствовал. Студенческая молодежь по большей части сочувствовала младенческому лепету свободолюбивых теорий, постигая оные скорей по наитию, нежели путем изучения. В сей уголок земли не могли дойти отзвуки речей, гремевших из уст апостолов французской революции; но творения энциклопедистов, источники, откуда следующее поколение испило яд, выплеснувшийся в потоках крови в девяносто третьем году, уже получили кое-какую известность. В Португалии появились первые робкие приверженцы учений о переустройстве общества с помощью гильотины, и сии последние принадлежали, разумеется, к молодому поколению[22]. Вдобавок ненависть к Англии разъедала душу многим из заводчиков и владельцев мануфактур, жаждавших сбросить унизительное чужеземное ярмо, бремя коего с начала восемнадцатого века усугубилось из-за разорительных и коварных заговоров, а потому немало добрых португальцев склонялись к тому, чтобы предпочесть союз с Францией. Но то были резонеры и мыслители; университетские же вольнодумы испытали скорее тягу к новизне, чем интерес к рассудочным теориям.

Накануне 1800 года Антонио Араужо де Азеведо, впоследствии граф да Барка[23], отправился в Мадрид и в Париж, дабы договориться с союзниками о нейтралитете Португалии. Союзники отвергли его предложения и пренебрегли шестнадцатью миллионами, которые дипломат предлагал первому консулу. Территория Португалии была немедленно оккупирована войсками Испании и Франции. Наши войска под командованием герцога де Лафоэнса не успели вступить в неравный бой, поскольку Луис Пинто де Соуза, позже виконт де Балсеман, подписал позорный мирный договор в Бадахосе:[24] по условиям оного Португалия должна была уступить Испании Оливенсу, изгнать из всех портов англичан и выплатить несколько миллионов Франции.