В подарок отцу и братьям Илья Андреевич тоже вез табакерки. Но дарить четвертую было бы немыслимо!

– Господа, пожалуй, я, попытаю счастья на окружной дороге, – сказал Тоннер, – лошадей на станции теперь предостаточно.

– Чем объясните такой апарт? Тем, что нет подарка? – спросил генерал и тут же поинтересовался у Сочина: – В имении Северских тяжелобольные имеются?

– Анна Михайловна, матушка князя, – вспомнил смотритель.

– В качестве подарка ее и осмотрите, пропишете клистир. Николай, – вспомнил про адъютанта Веригин, – приказ скакать в Смоленск отменяю. Сочин, пошлешь туда ямщика, надо почтовое ведомство предупредить.

– Слушаюсь, господин генерал.

– Ну, прощай, солдат. Даст Бог, еще свидимся. – И Сочин с Веригиным крепко обнялись.

Кавалькада из двух кибиток и генеральской кареты тронулась со станции после кратких, но шумных сборов.

– "Венчается раб Божий Василий с рабою Божьей Ялизавъетой". Я правильно записал?

Роос хотел дословно воспроизвести текст обряда в своей книге, но в набитой битком маленькой сельской церкви переводить было невозможно, и по окончании таинства этнограф мучил толмача.

Веригин и компания застали князя на крыльце. Одетый в парадный полковничий мундир, Северский уже оседлал темно-пепельного, под цвет его пышных волос, мерина, когда на аллее парка показалась кавалькада. Выслушав Веригина, князь тут же пригласил непрошеных гостей и на свадьбу, и на ночлег, пообещав как можно быстрее починить мост. Потом извинился, мол, опаздываю на венчание, и предложил путникам ехать прямо за ним в церковь. Отказать было неудобно.

Погода к полудню разгулялась: низкое сентябрьское солнце грело по-летнему, ветерок дул приятный, и уставшие от духоты на затянувшемся венчании гости предпочли проделать три версты до поместья Северского, где ждал праздничный стол, пешком. Прогулке мешали лишь немногочисленные лужи, посему дамы все-таки ехали в экипажах.

Как часто бывает, гуляющие разделились на несколько групп. Илья Андреевич примкнул к этнографу и Терлецкому, встретившему в этой глуши троюродную тетушку Веру Алексеевну Растоцкую и ее мужа Андрея Петровича. Милые пожилые люди относились друг к другу с необычайной нежностью, присущей только счастливым парам, и очень трогательно называли друг друга "Люсенька". Андрей Петрович шел пешком с мужчинами, рядом катила бричка с Верой Алексеевной и ее ближайшей подругой, Ольгой Митрофановной Суховской.

– Необычное какое имя – "Ялизавъета!" – заметил этнограф.

– Оно вам хорошо знакомо, по-английски произносится как "Элизабет", – пояснил Тоннер.

– Правда? Я уже заметил: русские, где только можно, исправляют звук "Б" на "В": Варвара, Вавилон, Василий, – применил системный подход американец. – Схожая проблема, говорят, у японцев: они не выговаривают звука Л.

– Так она и есть Элизабет, – заявила Вера Алексеевна, немало удивив племянника.

– Как Элизабет? Разве есть сие имя в святцах?

– При чем тут святцы? Она француженка. А вы не знали? – обрадовалась Вера Алексеевна. – После войны некто полковник Берг вышел в отставку и, решив зажить деревенскою жизнью, купил у помещика Куроедова поместье рядом с Северскими. Но у него, у Берга этого, болел желудок, и принялся он по курортам ездить. Сначала на Минеральные Воды, потом в Спа поехал, во Францию. Берг был мужчина видный, можно сказать красивый, хоть и немец, и, главное, холост. Там и познакомился с нашей Элизабетой. Как раз ее первый муж, француз, умер и она свободна была.

– Своих вдов нашим мужчинам не хватает, заграничных ищут! – Сама давно вдова, Ольга Суховская, дама слишком аппетитных достоинств, тщетно искала если не спутника жизни, то хотя бы попутчика.

– Не перебивай, Оленька, – продолжила Растоцкая. – Элизабет невеста не бедная – у нее свои виноградники и винный завод, на всю Европу известный. Так что за Берга она по любви вышла, уверена в том. Во Франции они жили, сюда не ездили. Спа там ближе, там желудок берговский лечили. Но не вылечили – умер полковник полтора года назад и завещал похоронить себя в России. Элизабет и прикатила с гробиком. И ей тут понравилось. У нас тут очень хорошо. Правда, господин американец?

– О, да, – проявил учтивость Роос.

– Берг, что, православным был? – уточнил Терлецкий.

– Что вы? Конечно, нет. Лютеранин. Лизочку мы уже здесь, пару месяцев назад в православие перевели, когда они с Северским сговорились. Я восприемницей была, а Мухин, наш предводитель дворянства, – отцом-восприемником.

Терлецкий запнулся с переводом, но Тоннер быстро вспомнил английские Godmother и Godfather, и беседа потекла дальше.

– Жаль, крещение не совместили с венчанием, – расстроился Корнелиус Роос. – Я слышал, в православии купают прямо в храме?

– Нет, Лизочку не купали. Как почтенную матрону голышом при всем честном народе в купель-то окунуть? – вступил в разговор глава семейства Растоцких. – Ножки да ручки святым миром помазали, и ладно. А грудничков, тех под мышки – и в купель.

– Дай дорасскажу, ты меня перебил, Люсенька, – обиженно проговорила Растоцкая, и губы ее вытянулись бантиком. На детском, несмотря на преклонные лета, лице Андрея Петровича вмиг появилось раскаяние:

– Прости, Люсенька!

– Понравилось тут Лизабете, – продолжила Вера Алексеевна. – Хозяйством занялась, управляющего сменила, маслозаводик построила – в общем, не стала имение продавать, как поначалу хотела. А потом с Северским лямур начался! Кто бы мог подумать? Он ведь никогда жениться-то не собирался, гаремом обходился.

Терлецкий, уже навострившийся переводить тихо, быстро и почти дословно, снова запнулся. Тоннер опять пришел на помощь, объяснив, что помещики, словно восточные султаны, понравившихся крестьянок держат взаперти и используют как наложниц. Когда девушка надоедает, ее выдают замуж за какого-нибудь холопа. Заодно и исторический анекдотец рассказал: в 1812 году один помещик при сборе средств на ополчение хотел пожертвовать свой гарем. В порыве патриотизма рухнул на колени перед императором и закричал: "Всех забирай, батюшка! И Машку, и Глашку, и даже Парашку. Никого не жалко".

Роос с завистью посмотрел на Растоцкого.

– Люсенька меня любит. Ему такое ни к чему, – перехватив взгляд, сказала жена. – Опять меня перебил! Обходился Северский своим гаремом, девок только молодых любил, не старше шестнадцати. И ни к кому не сватался.

– Это все матушка его, Анна Михайловна! – вновь встряла Суховская. – Карга еще та! Ни с кем здесь не дружит, от всех нос воротит. Мол, они князья, мы им не ровня. И Василию Васильевичу жениться не позволяла, кровь портить.

– Все княгини ужас как спесивы, – подтвердила Растоцкая. – Кусманской шестой десяток пошел, старой девой помрет! Жениха под стать так и не нашла!

– А почему за Северского не вышла? – удивился Терлецкий.