– А вы тоже пишете?

– Да, только не на стенах. У нас на Украине в наше время на стенах писали и рисовали только в определенных местах.

– Да-да, я слышал, в культовых сооружениях.

– Приблизительно. А что вы преподаете?

– Живопись и графику.

– Вашим студентам повезло. Им не надо тратиться на дорогостоящие холсты и краски. Достаточно балончиков. Разрисовал стенку, позвал профессора и сдал работу в натуре.

Профессор посмотрел на нас с сомнением и опять уселся на свой табурет. Мы поднялись на второй этаж, осмотрели еще раз экспозицию и отправились восвояси в наш Норд-Ист. По дороге назад я вспоминал свой первый вернисаж.

Моя первая выставка была нелегальной. Она состоялась на чердаке нашей школы в тот день, когда отсутствовал наш завуч Пантелеймон Павлович. Он по специальности был математиком, причем высококлассным, но в душе он был охотником. Охота на злостных прогульщиков и лентяев, коротавших уроки на чердаке во время плохой погоды, была его любимым хобби. В нем просыпался охотничий азарт. Он снимал пиджак, надевал домашние туфли, беззвучно прокрадывался на цыпочках по боковой лестнице, ведущей на чердак, и с криком «Всем оставаться на местах» врывался в проем между стропилами. Самые отчаянные бросались к слуховому окну с вечно разбитым стеклом, пролезали через него и спускались по пожарной лестнице. Его боялись. Поэтому прежде чем развесить на стропилах рисунки, мы удостоверились в том, что его нет и очевидно в этот день не будет – он заболел. Очевидно беготня в одной рубашке по холодному чердаку принесла свои неприятные плоды. Посочувствовав ему, мы решили устроить выставку. Это была первая проба пера – карикатуры на наших учителей.

Толчок к этому виду деятельности дал мне наш математик Анатолий Иванович Скоробогатько, за что я был ему крайне благодарен. Сухонький, маленький, с большими залысинами, в очках, с впалыми щеками, большим кадыком и удивительным крупным носом, состоящим из трех отдельных тел – средним, идущим от переносицы и двух перекрывающих ноздри. Имено этот нос привлек мое внимание. Его нельзя было не изобразить, и портрет получался сам собой. У Анатолия Ивановича было много странностей.

В этот день, как и обычно, как только перестал звенеть звонок, в дверях появилась щуплая фигурка. Мы поднялись, с шумом откидывая доски парт. Он жестом показал нам, что можно сесть, остановился неподвижно у стола, закрыл глаза и молчал. Создавалось впечатление, что он заснул. Но это молчание действовало сильнее чем крики и призывы к тишине. Наступила полная тишина и тут раздалось бормотание:

– Мнннэх… мнннэх… мнннэх.

Значение этих восклицаний было понятно только ему.

– Мнннэх…,– и вдруг громовым голосом, – Бабайленко начал заниматься! – фамилию Бабайленко он произнес так громко, как имитируют выстрел – «бабах», весь остальной текст произносил тихо почти шопотом, причем все так же не открывая глаз. – Правда вместо решения задачи, предложенной ему на уплотненном опросе, он доказал не предложенную ему теорему, за что получил соответствующую двойку с минусом, но все-таки есть успехи.

Система оценок у него была весьма своеобразная. Он оперировал всей шкалой от единицы до пятерки. У него фигурировали единицы с плюсом, двойки с минусом, тройки с двумя минусами и даже иногда пятерки с плюсом. Авторитетов среди учеников он не признавал. Поэтому после трех единиц можно было вдруг заработать пятерку.

– Раз нам дана пятибальная система оценок с плюсами и минусами, что фактически делает ее пятнадцатибальной, – рассуждал он, – было бы неразумно пользоваться только тремя положительными оценками.

Ровно за двадцать минут до конца урока прозвучали зловещие слова:

– Мнннэх, мнннэх… Вырвали по листочку бумаги из середины вашей тетради, написали сверху «Уплотненный опрос» и свою фамилию. Диктую задачу для сидящих слева на парте. Бичудский! Что вы пишете? Вы же сидите справа. Обьясните ему, где право, где лево. Итак… Теперь диктую для правых… Обьяснений не нужно – только решение.

Задачка оказалась несложной. Я решил ее за десять минут и принялся за изображение Анатолия Ивановича. Я так увлекся, что не заметил, как он подошел.

– Мнннэх. А это что за живопись во время уплотненного опроса?

– Так я уже кончил, – в страхе пролепетал я.

Он взял мой листок, посмотрел, вынул ручку и размашисто поставил пятерку. После предыдущей двойки с плюсом это было достижение. Я так и не понял к чему относилась пятерка – к задаче, или к его портрету, так как портрет он, к моему ужасу, тоже забрал с собой.

После математики была большая перемена и еще два урока – химия и черчение. Это наводило на размышления – не смыться ли. Химию вел у нас Петр Иванович – невысокий, лысый, довольно добродушный человечек. Своего кабинета у него не было, так что никаких опытов мы не делали. Было довольно скучно.

Он был в постоянной конфронтации из-за помещений и распределения часов с нашим физиком (кликуха – Фарадей). Фарадей был человеком энергичным. Он отвоевал себе единственную аудиторию со ступенчатым полом. Хоть небольшой, но все же амфитеатр. При ней была лаборантская. C утра на первом уроке на Фарадея было жалко смотреть – глаза у него слезились, руки дрожали. Когда он ставил опыты, то приглашал к своему столу помощников. Особенно это ощущалось, когда ему приходилось что-нибудь наливать, например электролит. Однажды, когда один из помощников, доливавших жидкость, сказал, что ему кажется, что пахнет не только электролитом, он сердито ответил: «Привыкайте! На производстве вы услышите и не такие запахи». Злые языки утверждали, что он сильно закладывает, а школьный шофер Михаил Петрович говорил: «По утрам у вашего Фарадея невыносимый выхлоп». Но где-то к третьему уроку он приходил в себя, правда выхлоп еще более крепчал.

Бедный же безлошадный Петр Иванович таскался со своими колбами и ретортами. Он притаскивал их в наш класс и демонстрировал примитивные реакции. Называли его Петюнчик по-доброму, либо Петька-дурак по злобе. Это не было связано с его умственными способностями. Повод для такого малоприятного прозвища был совсем в другом. Дело в том, что на четвертом этаже была коморка, которой завладела наша уборщица Галя. После трехлетней борьбы за это помещение, наша дирекция сдалась и оставила ее в покое. У нее был трехлетний сынок поразительно похожий на Петюню. По школе ползли слухи, что Петра Ивановича неоднократно видели выходящим из галиных апартаментов с колбами в руках. Я и сам видел, как наш любвеобильный Петюня однажды крадучись выходил оттуда с пробирками в деревянной подставочке и плакатом.

Увидев меня, он почему-то покраснел и сердито сказал: «Чем болтаться по коридорам во время урока, помог бы мне лучше донести наглядные пособия». Когда я рассказал об этом Толику – моему соседу по парте, он ответил: «Это не наглядные, а наблядные пособия (раздельное обучение располагало к некоторым языковым вольностям). Ходит туда на блядки как хряк на случку. Вот доказательство бегает вечером по коридору, когда Галка моет полы. А колбы – это для отмазки. Петька-дурак и сам уже не верит в эту легенду с пробирками». Я, конечно, был уверен, что он ходит к Гале мыть лабораторную посуду, но большинство моих соучеников, достаточно грамотных в эротических вопросах, придерживались другой точки зрения, о чем свидетельствовали довольно смелые рисунки и надписи, периодически появлявшиеся в интимных помещениях школы…