В общем и Петюня и Фарадей имели по одному широко известному проколу, и поэтому в сражениях за помещения и за удобные часы по молчаливому согласию они упреками в этой области никогда не пользовались.

Что же касается черчения и почему-то астрономии, то их вообще в расчет не принимали и за полноценные уроки не считали. Черчение преподавала пожилая дама – Анна Соломоновна. Она являлась на урок с огромным деревянным циркулем, заряженным мелом, линейкой и деревянным свежесрубленным транспортиром. Разложив на столе этот клоунский реквизит, она начинала энергично ходить вдоль доски.

– Так на чем мы остановились в прошлый раз? Что? Никто не помнит? До чего мы дошли в прошлый раз?

– До ручки, – раздался веселый возглас.

– Нет. Не угадал. Мы дошли до сопряжения окружностей разного диаметра. И перестаньте шуметь, возьмите блокноты, которых я почему-то не вижу, линейки и циркули, которых я тоже не вижу.

А в это время в классе стоял шум и гам, содом и гоморра, плевались жеванными бумажными шариками из трубочек. Эти трубочки, с одной стороны которых вставлялось перо, а с другой – карандаш, были последним остатком канцелярских принадлежностей военного времени. На Анну Соломоновну, у которой как это ни странно не было кликухи, никто не обращал внимания. Наиболее легкомысленные затевали легкие драки, более серьезные играли в «морской бой» или «в слова». Шум стоял невообразимый. Наш доморощенный стукач, рвущийся в старосты, Марик Цыбин встал и заявил:

– А сейчас я буду записывать наиболее злостных нарушителей.

Он вынул листок и ручку, но в этот момент получил сокрушительный удар по голове толстой «Историей СССР» и тут же затих.

– Берем прямую, – Анна Соломоновна прижала линейку к доске и начала чертить, – и на ней откладываем подряд радиусы двух окружностей, которые мы хотим сопрячь.

– Не запрячь, а запрягать.

– Запрягайте хлопцi коней,

Та й лягайте спочивать…

– Никаких спочивать, – встрепенулась чертежная дама. – Слушайте внимательно. Со-пря-гать, а не запрягать. Ну и что мы делаем дальше? Ну?

Встал Пирожок (Коля Пироговский).

– Анна Соломоновна! Раздвинем ножки… – долгая качаловская пауза и легкие смешки. – Раздвинем ножки циркуля.

Анна Соломоновна нацепила очки и взяла журнал.

– Ах так? Так вот вы как! Хорошо. Прямо так в журнал и запишем: «Пироговский выкрикивал фразы двоякого содержания с неприличным смыслом».

– А что я сказал? Я ничего такого не сказал.

– А почему же все смеются?

– Потому что им весело. – Пирожок решил пойти на откровенную лесть. – Потому что вы очень веселый и хороший учитель.

Вот так весело проходили у нас уроки черчения.

И тем не менее я решил смыться, так как в этот день у меня было много дел. Во-первых, очень хотелось пойти на стадион «Динамо», где проходил чемпионат страны по теннису, в котором участвовали такие мастера как Озеров, Негребецкий, Калмыкова… Сегодня как раз должен был состояться матч Негребецкий-Озеров. Вход на стадион был свободным, так что с этим не было никаких проблем.

Во-вторых, к четырем часам я хотел пойти на шашечную секцию во Дворец пионеров на Кирова. Хотя я давно уже не был пионером, но Марат Михайлович Коган – чемпион страны, который вел эту секцию, никогда не возражал против наших посещений. Сегодня он обещал показывать дебюты. В шесть часов у нас должен был быть урок танцев. Вечером как всегда мы гуляли по Крещатику. А до этого еще нужно было приготовить уроки.

Я быстро собрал портфель, выбежал на лестницу, устремился вниз и тут же наткнулся на Зою Павловну, – нашего классного руководителя. Уж кого я меньше всего хотел увидеть, так это ее. Зою Павловну мы сначала называли Зопална, а потом просто Зопа. Зопа была роскошной дамой, полной брюнеткой с пышной прической и пышными формами, с фигурой в виде гитары, но в масштабе контрабаса. При этом в ней доминировала та часть фигуры, которая так ассоциировалась с ее кликухой. Зопа была учителем истории и преподавала нам сейчас курс истории ХХ века. Наши ловеласы считали ее весьма привлекательной дамой. Я разделял их точку зрения, но ее отношение ко мне было почему-то весьма суровым, и это выражалось в том, что она была готова прицепиться к чему угодно.

– Куда это ты собрался так рано?

– Так ведь большая же перемена, Зопална?

– Что это еще за Зопална? А полностью мое имя-отчество ты не можешь произнести? Это речевая развязность, присущая тебе как и общая разболтанность. И чего это ты меня так тщательно разглядываешь. Я твой педагог, а не экспонат в музее.

Дело в том, что большинство моих приятелей уверяло меня, что она бреется. Этот вопрос почему-то нас интриговал. А тут я оказался в очень удобной позе. Я спускался по лестнице, она поднималась, и я оказался на две ступеньки выше нее, то-есть лицом к лицу. Да, ребята были правы. На левой щеке повыше я увидел действительно следы недобритой щетины. И тут меня подвело мое богатое воображение. Я представил себе, как ее можно изобразить с богатыми пушкинскими бакенбардами и откровенно расплылся в улыбке.

– Чему это ты так обрадовался, – вскипела она. – Я давно уже хотела поговорить с твоим отцом о тебе. Он же у тебя академик?

– Нет, только член-корреспондент.

– Тем более. Пусть мне позвонит, или передаст тебе, когда он сможет прийти, я готова с ним встретиться в любой день после двух.

Я знал, почему она хочет встретиться именно с ним. Во-первых, она уговаривала родителей на репетиторство, которое являлось для нее подспорьем к хилой учительской зарплате. Во-вторых, она была весьма честолюбивой дамой и любила блеснуть такими фразами: «Вчера ко мне приехал министр госконтроля, отец одного из моих учеников, и мы с ним долго обсуждали вопросы воспитания старшеклассников. Он полностью поддержал мои проработки в этом вопросе». В этот момент она увидела Бечуцкого – еще одного сачка, бросилась к нему, а я тихонько смылся.

Программа в этот день была у меня очень напряженной. Перед танцевальным кружком надо было еще заехать переодеть брюки. Мы почти все ходили в лыжных костюмах – это была наша униформа, а на уроки танцев приходили девочки из тринадцатой школы, так что хотелось немножко пофорсить.

Деньги за кружок танцев были уплачены. Он привлекал нас присутствием девочек и довольно смелым преподавателем. В этот период разрешалось танцевать исключительно бальные танцы: па-де-катр, па-де-грасс, па-де-патинер… Танцевали на вечерах, на танцплощадках, на площадях. Духовые оркестры на площадях во время праздников играли в основном вальсы: «Амурские волны», «На сопках Манчжурии», «Вьется легкий вечерний снежок», «После тревог спит городок», «В городском саду играет духовой оркестр» и лишь иногда невальсовые мелодии «Когда простым и ясным взором», «В этот вечер в танце карнавала»… Недалеко от нашего дома устраивали помост для оркестра напротив присутственных мест на углу Маложитомирской. Большой оркестр играл на площади Калинина. Приглашать можно было любых девиц из толпы. Однако нужно было знать в лицо блатных «Марух», чтобы не нарваться на неприятность. В домашних условиях на вечеринках мы танцевали «линду» – гибрид блатного танца «семь сорок» с чарльстоном.