Петр: – Как тебе это удалось? Говорила, что как будто ты ходил рядом, как призрак и подглядывал и подслушивал, да еще и в душу залез.

Борис: – Ну же, говори еще.

Петр: – Нет ее согласия, нет фильма. Понимаешь? Или может, другую актрису поищем?

Борис: – Другую? Да я писал эту роль для нее. Играть должна только она.

Петр: – Ты написал правду. То, что с ней случилось на самом деле. Я не понимаю, как это возможно. Ты сам-то понимаешь?

Борис: – Она сказала, что эта пьеса для театра?

Петр: – Сказала….Но я сказал, что это легко переделать.

Борис: – А она сказала, что переделывать ничего не надо.

Петр (удивленно): – Да…Борис, да что с тобой?

Борис: – Я просто провод, по которому пускают ток.

Петр: – Это лишь красивая аллегория.

Борис: – Вся наша жизнь аллегория.

Петр: – Лидия потрясающий человек. Две встречи с ней – я ощутил что-то невероятное. Я больше слушал. Она говорила. И мне стыдно, что я не видел ни одного спектакля, где она играла.

Борис: – А у меня было время подумать, куда я иду, и кто я на самом деле.

Петр: – И к какому выводу пришел?

Борис: – Что я полное ничтожество, но мне нужно писать…Я должен это делать.

Петр: – Так уж и ничтожество?

Борис: – Это не самоуничижение, это честное отношение к себе. Честное и глубокое. Будто я жил какой-то ненастоящей, чужой жизнью, тратил себя впустую. И я создал свою тюрьму сам. Если я скажу тебе, что все это ложь, и вся эта история про девочку и следствие – поверишь? Я погрузил себя в эту фантазию, создал себе воображаемую тюрьму, чтобы запереть свою душу там.

Петр: – Как это? Зачем?

Борис (грустная ухмылка): – Нет, к сожалению это не фантазия. Я пошутил. Но тюрьма была с двойными решетками и двойной дверью. Для души и тела.

Петр: – Понимаю.

Борис: – Объясни мне – будет фильм?

Петр: – Она сказала, что может быть через несколько лет…

Борис: – Жаль…

Петр: – Со мной она попрощалась. Как будто навсегда. Сказала, что надеется увидеть еще раз сценарий, но не меня.

Что думаешь?

Борис: – Я думаю, что надо ставить пьесу. В театре.

Петр: – Тут я – пас. Тебе лучше знать, как это все устроить.

Борис: – Да не знаю я ничего, как это устроить…

Пауза.

Петр: – Я встречался с братом, он, ты знаешь, пишет рассказы. Ну, такие – даже не знаю, как сказать, что-то среднее между Чарльзом Буковски и Сорокиным. Безбашенные.

Борис: – Я читал. Хорошо пишет. Честно. Местами, правда, заносит его.

Петр: – Перед отъездом в Питер я говорил с ним. Он был так откровенен. Обычно он доверяет только перу и бумаге. А тут даже мне от него досталось (смеется).

Борис: – Ну, он прав?

Петр: – Он прав. Но я другой. Я не могу быть таким, как он. Если бы все были такие, как он?

Борис: – Если бы все были такие, как он, то у нас был бы вечный Вудсток. Какое-то время.

Петр (смеется): – А потом?

Борис: – Потом? Пожимает плечами.

Борис: – Так вот. Тот день. Тот день был…Я словно знал, что что-то должно случится. Там было одно обстоятельство, о котором знаю только я. И я хочу тебе рассказать, если смогу, конечно. Все началось утром. Меня какая-то непреодолимая сила потянула в лес. Да и вышел я на станции, где я никогда не был прежде. Наваждение какое-то. В поезде, когда ехал туда, мне вдруг стало плохо – потемнело в глазах, я едва не потерял сознание. Но все равно не вышел нигде по пути.

Петр: – Зачем же ты поехал туда? Мог бы вернуться назад, раз тебе стало плохо.

Борис: – Если бы я мог ответить на этот вопрос…Нет, я не смогу тебе рассказать все. Я не настолько смел, чтобы рассказать тебе всю правду. Но я не виновен.

Петр: – Как хочешь. Это твое право. Я и не верил никогда в твою виновность.

Борис: – Мне был странный сон той ночью. Я его отчетливо запомнил. Ты ведь любишь чужие сны? Верно? Он начался ниоткуда и так же ушел в никуда. Такой сон, словно кусок из какого-то фильма, снятого хорошим оператором на хорошую пленку. Послушай. Я спускался к воде по лестнице из серого камня. Кто-то сделал проход в прибрежных скалах и проложил путь к морю. Ювелирно, даже чересчур аккуратно. Было слышно, как волны бьются о камни, где-то там далеко внизу, но лестница была устроена так, что я мог видеть только ступени и перила. Лестница, словно нить, обвивала каменные стены. Мрачные, с прожилками влаги, дышащие соленой и горькой сыростью. С запахом тления. И я так отчетливо чувствовал этот запах во сне. Я вдруг понял, что лестница ведет к закрытому бассейну, устроенному в крошечной бухте. Недоступной ветрам. Плеск волн нарастал с каждым шагом, приближающим меня к заветной цели. Я оказался около бассейна. Бассейн был пуст. Вода неподвижна. Я снял одежду и нагой вошел в зеленоватую прозрачную воду. Было прохладно. Я поплыл, длинными гребками рассекая сонную гладь. Противоположный край вплотную примыкал к высокой скале. А сквозь узкую щель наверху, где скалы не смогли соединиться, проникал солнечный свет. Внезапно картина сменилась. Голая каменистая местность. Сильный ветер. Карликовые, прижатые к земле деревья. Я держал девочку из леса за руку и шел с ней к обрыву, навстречу пронизывающему ветру. Сбивающему с ног, безжалостно рвущему мою куртку и ее пальто. Я испугался и проснулся. Покой сменился тревогой. Это был вещий сон, Петр. Я ведь и, правда, подошел к самому обрыву.

Петр: – Вода – символ изменений, смывает грехи. Бассейн – любовь. Про ветер я не знаю. Да и не толкователь я (пауза). Я слышал, что следствие нашло какие-то улики, которые к тебе не имеют никакого отношения.

Борис: – Да. Повезло.

Петр: – Какие?

Борис (взмахивает рукой): – Какая разница…Нашли и нашли.

Меня сейчас больше заботит, что будет с моей пьесой.

Петр: – Предложи в Зеленую Лампу.

Борис: – Ты шутишь? С тех пор, как оттуда уехали Лидия и Олег, там пустыня. Я был на спектакле год назад, еще до ареста. Какая-то чудовищная комедия. Смешно, конечно, но режиссура…Это какой-то драмкружок. Актерам играть совершенно нечего. Баловство. Капустник театральный. Ужасающе. Мне даже кажется, что им самим уже надоело валять дурака.

Петр: – Но актеры-то хорошие. Я ведь снимал многих из них.

Борис: – Актер или АКТЕР, или НЕАКТЕР. А хорошими или плохими они не бывают. И нельзя же так издеваться над театром. Не знаю, нужно