Любовь — ловушка! Дразнящий взгляд, мальчишеский смех, тонкие загорелые пальцы на твоем запястье… Белая тенниска и запах бензина… И другие девчонки смотрят на тебя с завистью или с ненавистью. А потом… Потом похмелье после веселья. Горечь на сердце от ущемленной гордости… Вот это было самое худшее! Триш была права, когда написала, что у Эйвы болит не сердце, а гордость, но все одно — было очень больно. Боль иссушала душу. Только в последнее время Эйва получила возможность вздохнуть свободно и не закипать внутри гневом при виде «ягуара», несшегося по Оушен-авеню с загорелым парнем за рулем. Только совсем недавно она вновь почувствовала себя сама собой.

Полюбит ли она еще раз кого-нибудь? Возможно. Конечно, это уже не будет сладкая дрожь, которая окрашивает мир в розовые тона и придает всему вокруг оттенок волшебства. И слово, взгляд, улыбка мужчины уже не будут поднимать ее к небесам, как на облаке. С этим покончено навсегда! Господи, какая это была трата времени!

Но что же тогда ее ждет? Неужели она сроднится с больницей Св. Екатерины и станет частью этого учреждения, как, скажем, мисс Анастасия Бейнс? Эйва подняла воротник плаща и глубоко засунула руки в карманы. Она пересекла перекресток и вышла на пляж. Песок утопал под ногами, туфли сразу же наполнились водорослями, выброшенными на берег. Это ж надо додуматься! Гулять одной ночью на пляже, воскрешая старых духов!..

Волны с грохотом обрушивались на черные скалы и тут же отступали, чтобы начать новую атаку. Они яростно накатывались на берег, сопровождая свой набег ужасающим ревом. Эйва остановилась. Состояние моря своей неуемной яростью очень соответствовало сейчас ее настроению.

Повернувшись, чтобы идти домой, она вдруг снова замерла на месте: у самой кромки моря, как-то обреченно опустив плечи и глядя далеко вперед, в бушевавшую стихию, в полном одиночестве стоял человек. Огни отеля словно пронизывали его насквозь. Эйва узнала в нем Блейка Стонтона…

В то утро Эйва стояла у окна своей спальни и смотрела на то, как медленно рассеивается в саду туман и проступают первые краски под лучами бледного солнца, с трудом пробивающегося сквозь густую дымку. Китти была еще в душе. Эйва налила себе кофе, и теперь пила его маленькими глотками, глубоко вдыхая в промежутках свежий морской воздух. Она смотрела на розы и маргаритки, которые пробуждали в ней воспоминания о Канзасе. Она подумала о том, как радовалась бы ее мама, увидев столь буйное и беззаботное цветение.

Именно эта красота и привлекала в выходные дни отдыхающих в Сисайд. Кто-то отважился окунуться в ледяную воду, которая едва не захлестывала конец Оушен-авеню, другие лишь бегали по берегу и подзадоривали шутками своих более решительных товарищей. А кто-то нежился на песке, подставляя свое тело солнечным лучам и лениво наблюдая за серферами, режущими волны за пределами бухты.

Эйва также решила сегодня позаниматься серфингом. Чувствуя свежий ветерок, шевеливший волосы, она знала, что волны будут что надо. Как раз такие, которые нужны, чтобы, приближаясь к берегу, совершить каскад искусных маневров. Эта грань серфинга притягивала Эйву больше всего. Ритмичные движения бедрами и ногами, каскад движений чем-то напоминали холу, национальный гавайский танец. Сегодня настоящий праздник для «хот-доггинга». Эйва владела этой техникой и умела выполнять ее приемы весьма изящно, но все же ее манили большие волны, поднимающиеся, набухающие зеленые горы воды, которые могли сделать так, что серфер воспарит между небом и землей на скорости тридцать-сорок миль в час… Этот фокус на гребне волны невозможно было описать словами, его нужно было почувствовать самому.

Эйва вспомнила слова Митцу Умары, полуяпонца-полугавайца, который был ее инструктором в Макаха-Бэй:

— Волны — все равно, что капризные дети. Порой опасно неуклюжие, порой застенчиво-робкие и нежные. Серфер пытается играть с ними, выкатывая на доске на их верхушки, а они, в свою очередь, хотят поиграть с серфером. Никогда не забывай о том, что море изменчиво, мисс Эйва. Подчас непредсказуемо. И все же одно правило есть. Покажи морю одну треть страха и две трети уважения, и оно вознаградит тебя. Научит главному искусству — ждать. Терпеливо ждать особенной волны, девятой, лучше которой нет. Если ты оседлаешь эту волну, то на ней останется написанным твое имя.

Эйва много раз наблюдала за самоуверенными, мускулистыми парнями и их беззаботными, рисующимися подругами, которые пытались подчинить себе море. И видела, как жестоко расплачивались они за эти свои попытки, лежа в больнице, до полусмерти наглотавшись воды и едва не утонув, чудом избежав «морской гильотины», которая всегда подстерегает легкомысленного новичка: пенистые, мощные руки океана выхватывают у тебя из-под ног доску и с яростью снова и снова бьют ею по воде. Так можно и впрямь убить.

Слава богу, думала Эйва уже, наверное, в миллионный раз, что Митцу так терпеливо учил ее серфингу и добился в этом успеха.

Покончив с кофе, Эйва скинула пижаму и натянула облегающий тело комбинезон, который смотрелся бы просто отвратительно, будь она чуть менее стройной. В этом простом и удобном костюме нечего было красоваться. Когда-то темно-синий, во что сейчас с трудом верилось, за два года постоянного пребывания на солнце он выгорел до такой степени, что выглядел светло-лиловым.

Возможно, те девчонки, которые сейчас разгуливают по пляжу в своих бикини, и их загорелые спутники изумятся, увидев в дюнах высокую гибкую девушку, нарядившуюся столь, по их мнению, не сексуально… Они будут спрашивать себя: почему она идет так решительно, не глядя по сторонам, в просторы манящего моря, которое отражается в ее больших умных глазах своим аквамариновым блеском? Они увидят в ее руке доску для серфинга, но эмблему, аккуратно вышитую на правой стороне груди костюма, конечно, не заметят. Только знатоку красная буква «Б» говорила о том, что эта девушка в свое время победила в состязаниях на больших волнах. Эйва выиграла соревнования на Гавайях, опередив других девушек, которые занимались серфингом много дольше нее. Она до сих пор вся светилась, вспоминая о той победе. Тогда ей удалось написать на девятой волне свое имя, и она неудержимо неслась на ней, будто крохотная птичка, навстречу оглушительной победе.

Темно-бронзовый от загара Митцу, стоя на наблюдательной площадке, очень волновался и отчаянно махал ей рукой. А когда судьи решили именно ей присудить прекрасный серебряный приз, он просто прыгал от радости.

— Я совсем старик, мисс Эйва, — сказал он потом. — Слишком устал, чтобы кататься самому, слишком нетерпелив, чтобы сладить с всезнайками, которые приходят ко мне брать уроки, но ты… Сегодня ты меня снова сделала молодым. Я горжусь тобой и собой.

Спустя два месяца после своего триумфа Эйва держала в ладонях мозолистую, обожженную солнцем руку Митцу, а сам старик прерывисто и тяжело дышал после тромбоза… Ее сердце обливалось кровью, когда она смотрела на изможденное лицо своего учителя. В ней словно что-то надломилось.

Она поместила его в отдельную палату, которую оплатила из своего скромного сестринского жалованья. Сидя возле кровати Митцу, Эйва тихо разговаривала с ним… до самого конца. У него не было семьи. Один бог знает, сколько лет он прожил в старой хибаре прямо на пляже. Единственным его другом, с которым он не разлучался всю свою жизнь, было море. Друг самый постоянный, самый верный. Эйва настежь распахнула окно в палате, когда поняла, что его последний миг уже близок. Митцу слабо кивнул седой головой и улыбнулся, услышав отдаленный шум прибоя… Это был особый, зовущий шум…