Чего, говорит, больше всего из их продукции ценится? Правильно, туалетная бумага. Заполняем фон маленькими голыми задницами, можно разными, можно одной и той же, можно вообще крупным планом, по центру. И слоган: «Наше лицо — это ваша жопа».

Разумеется, это он рассказывал не при ней, она только в коридоре стояла, подслушивала. А ребята ржали, как кони. Потому что смешно. Не столько то, что Саня придумал, сколько то, чем они в принципе занимаются. Что такое «социальное лицо»? И как оно может выглядеть у комбината?

И какую часть души ты потратила на концепцию туалетной бумаги?

Деньги ты заработала, молодец. И не воровала, как многие в твоем бизнесе, и не уводила чужие фирмы, как Прохор с Элеонорой, просто пахала, как рабочая лошадь. И что? Мама с папой сидят в деревне, дышат свежим воздухом. Ты звонишь им в две недели раз. Приезжала с Петечкой на Новый год. Привезла маме новую шубу, а папе — электробритву. Они очень благодарили…

А потом, уже под утро, очумев от восьми одинаковых «Огоньков» по восьми разным каналам, Ольга пошла разбирать постель в гостевой комнате, случайно открыла шкаф и увидела: пять новых ненадеванных маминых шуб висят на вешалке рядышком.

Ее это взбесило, она слетела вниз и рявкнула на мать, потом повернулась к отцу, чтобы ехидно поинтересоваться, нет ли у него тоже склада для ненужных подарков… И увидела на его растерянном, виноватом лице не особенно длинную, но густую и окладистую бороду. Всю ночь просидела с ним за одним столом, а увидела только сейчас.

Мама подошла тихонько, проговорила быстро и тоже виновато:

— Ты не сердись, Олюшка… Куда мне тут в шубах-то? В магазин — неловко, люди-то вокруг небогатые…

Ольга вздрогнула, перевела непонимающий взгляд на мать, и тогда глухо, с тоской бросил отец:

— А кто же сейчас богатых любит, доча? Ведь все ж на виду, разве скроешь…

Не договорил, замолчал, и тогда Ольга вспыхнула, заговорила громко, звонко, с ужасом чувствуя набегающие на глаза слезы:

— Но почему я должна это скрывать? Я ведь не украла, не убила никого, я их заработала, понимаешь?! Заработала! Я пять лет вкалывала, чтобы все это у вас было, чтобы дом, чтобы шуба у мамы, чтобы не считать каждую копейку…

Горло перехватило, она замолчала, и отец вдруг выпрямился, произнес спокойно и тихо:

— Конечно, ты ни в чем не виновата. Ты работала. Пять лет, говоришь? А у меня — тридцать лет педагогического стажа. А мама на производстве проработала двадцать пять лет. Баба Зина — в жизни не имела даже трудовой книжки, но и отпуска у нее не было ни разу. За все ее восемьдесят восемь. А моя мама прекрасно пела, училась в Гнесинке, но чтобы меня выучить, пошла санитаркой в больницу. Понимаешь, Ольга, работать и трудиться — это не всегда одно и то же…

Ольга молча сунула тарелку с нетронутым мясом в холодильник. Настроение было испорчено безвозвратно. Она ушла в спальню, сердито бросилась на кровать и накрыла голову подушкой.

Наплевать! Завтра все будет иначе. Взойдет солнце, к вечеру Петечка вернется, а на выходные можно взять тайм-аут и поехать к родителям. Телефон мобильный выключить к чертям, или нет, оставить только голосовую почту… Да, и еще надо перестать валять дурака и сыграть нормальную свадьбу с Петечкой. Будет она тогда Ольга Александровна… Минуточку… Господи, как же его фамилия?

С этой мыслью Ольга заснула.

Утром ее разбудил будильник, и она в темпе собралась на работу. В обед честно пыталась дозвониться Петечке, но «абонент временно не обслуживался», а телефон Тиребекова она наизусть не помнила. Вечером ее пригласили на банкет, на банкете она договорилась со строителями завтра с утра сгонять в Краснореченск, посмотреть площадки под новые объекты — областной проект, доблестно уведенный опять же из-под носа Прохора Петровича. Потом она немножко перебрала шампанского, и поздно вечером в квартиру ее практически внес водитель, дядя Миша, ласково гудя в ухо насчет рассольчика и аспирина.

Среду она провела в Краснореченске, невыразимо страдая от пошлого похмелья, вернулась опять в темноте и вместо того, чтобы мучиться угрызениями совести, разозлилась на легкомысленного Петечку. Что он, в самом деле, не может денег на телефон положить? А вот сейчас она возьмет — и позвонит Тиребекову! И устроит нормальный, дамский такой скандальчик — со слезами и криками.

В ящиках стола было непривычно пусто, но она не обратила на это внимания. Петечка не очень любил канцелярщину. Свою записную книжку Ольга нашла быстро, а в ней — размашистую запись, сделанную почему-то чужим почерком: Сарухан Тиребеков.

Набрала номер и мстительно улыбнулась часам над каминной полкой. Часы показывали половину третьего. Сейчас она устроит им побудку…

На пятнадцатом гудке в трубке раздался сонный и недовольный голос с сильным акцентом:

— Слюшай, настойчивый какой, да? Или палец тибе в дырка застрял? Купи кнопочный себе, недорого. Чего хочишь?

— Сарухан, доброй ночи, извините, что так поздно звоню. Мне срочно нужен Петеч… Петр.

Трубка издала изумленное кудахтанье, а потом Сарухан рассыпался в цветистых извинениях.

— Ай, Оля-джан, прости, пожалуйста, не узнал тибе. Зачем извиняешься — ты в этом дом хозяйка, када пожелаешь звони. Я и не спал совсем, мамой клянусь, книжку читал. Так, задремал немного. А что Петр Василич случилось, почему ищешь его?

Сердце Ольги тревожно стукнуло, но она заставила себя успокоиться. Она просто все не так поняла. Это из-за акцента. Сарухан просто не хочет зря будить Петечку…

— Сарухан, дорогой, я три дня работала, ни секунды покоя. Нужно было сразу вам позвонить, но я замоталась. Как ваша авария?

— Авария? Какой авария? Петр Василич авария? Где, какой клиника, сейчас бежим-едем…

— Нет, нет, вы не поняли, это не с ним авария, это у вас дома авария. Ну… как ее… протечка!

— Протечка? Ничего не понимаю. Какой протечка? У, злой баба, овчарка, наврала опять, злится на мине, денег мало ей. В жек пишет, в управа пишет, префектура-шмефектура, скоро совсем наверх напишет…

— Погодите! Тиребеков, замолкните! У вас трубу не прорывало три дня назад?!

— Что ты, Оля-джан! Сантехника совсем вся менял, трубы тоже все менял, клапана вставлял, краны вставлял — хороший, шаровые! Ни один маленький-маленький капля не капает, даже, извини меня, Оля-джан, за грубое слово, унитаз стал шепотом вода набирать!

Ольга медленно осела мимо стула на поя и жалобно пискнула:

— Так, значит… Петеч… Петр Василия… не был у вас в понедельник?

— Не, какой понедельник! Вторник был!

— Слава богу!

— Вторник, сразу после двадцать третий февраля. Тогда был, книжка брал, сказал пылесосить полки чаще. Я с тех пор через день делаю, честное слово…