— Жаль, — сказал Хирсанов, понимая, что уговаривать бесполезно. — Жаль. Как говорят на востоке “Солнце взошло — день многое обещает”.

— Красиво. И музыкально.

— Почти десять лет советником в Дамаске…

— Интересно, конечно…

— Да, жаль, но следующий вечер наш, Люда.

— Конечно, просто я не готова сегодня. Кирилл, — она сознательно произнесла его имя, как бы пробуя его первый раз на вкус — “вроде ничего произносится”, подумала она и добавила, чтобы у него не было сомнений: — Дочь… дела, вы без предупреждения…

Хирсанов протянул визитную карточку с гербом и распрощался, поцеловав руку. Людмила, когда он вышел, посмотрела на руку и подумала, что ей надо бы теперь мыть посуду в перчатках — в этой ее новой жизни целуют руки и, наверное, надо себя начинать любить. И еще подумала, как легко и правдоподобно, как никогда еще в жизни, она соврала насчет дочери. Быстро, убедительно, она и сама бы себе поверила, если б не знала, что сегодня у нее первая встреча с другим мужчиной с сайта — он ей названивал уже дня четыре и сегодня она обещала встретиться на Тверской, в девятнадцать ровно.

Николай звонил по нескольку раз в день и всегда начинал одним и тем же вопросом: “Привет, что делаешь?” “Ничего”, — отвечала она. “Так не бывает — человек всегда что-нибудь делает”, — говорил он. “Ну, тогда чай пью”. — “Ну вот — уже интересно”. — “Что же здесь интересного?” — “Ничего. Просто — ты чай пьешь, а я статью пишу. Через час сдавать”.

Николай представился спортивным журналистом, сказал, что работает в “Советском спорте” и пишет о зимних видах, в основном, ну а летом обо всем, что закажет редакция. На третий день таких бессмысленных и вязких разговоров Людмила даже купила газету, где нашла его статью — Николай Вольнов писал о том, как тренируются в подмосковном Красногорске российские лыжницы.

“И что ты с лыжницей роман не закрутишь?” — спросила в одном из телефонных разговоров Тулупова.

Вольнов ушел от ответа: “встретимся — объясню”.

Людмила не хотела встречаться. Он был на семь лет младше, она не желала чувствовать себя “старой теткой”, прилипшей к молодому парню, которому и отцом становиться не поздно — ну что такое тридцать девять? Был у него, как говорил, один брак — и что? Ей, рассуждала она, ничего не надо, постельных удовольствий она не ищет, а для чего знакомится? Ни для чего — для Нового года. Тогда лучше не надо…

Тулупова взяла большую стеклянную банку из-под огурцов, оставшуюся с позапрошлого Нового года, налила в нее воды и по одной расставила все пятнадцать роз, подаренных ей, как она про себя его назвала, — “экспертом из Кремля”. Пока смотрела на эти красивые и холодные, проштампованные селекцией цветы, в ее сердце что-то зашевелилось теплое, нежное, похожее то ли на любовь, то ли на молодость, то ли на счастье, то ли еще на что-то, для чего не находится слов.

Вольнов стоял на Тверской, в условленном месте, недалеко от “Макдоналдса”, не очень надеясь, что женщина из библиотеки, которую он нашел на сайте, придет. Он настойчиво ее добивался, но точно не знал — зачем. Звонил еще нескольким женщинам, но они прямо спрашивали, какой у него рост, вес, есть ли у него машина, место для свиданий, а часто вместо звонка на мобильном телефоне звучал пошлый шлягер со словами “мой дорогой, будь со мной, ты самый, самый…” и в таком духе, тогда он сразу сбрасывал вызов. Мила долго отказывалась от встречи и говорила ему: “Зачем я вам, зачем, вы еще мальчик…” Собственно, он только и пришел из-за этой нелепой фразы, которая, то со знаком вопроса “вы еще мальчик?”, то с восклицанием “ура, вы еще мальчик!”, на разные лады прокручивалась в голове. Высокий, спортивный, с открытым, прямо и просто сделанным лицом он уже несколько минут ждал автора этих слов.

— Я — Людмила.

— А вы не опаздываете, — отметил он, когда Мила подошла к нему. — Я Николай.

— Не опаздываю — потому что не люблю опаздывать.

— Можно Мила? — спросил Вольнов.

— Можно и Мила. Какой у вас план?

— Никакого. В кафе…

— Давайте в “Макдоналдс”, раз уж…

— Ну, это не совсем то…

— А зачем вам зря тратиться — все равно ничего не будет? Вы мне обещали рассказать, почему не нашли себе лыжницу, раз вы про них пишете.

— У меня жена лыжница, чемпионка биатлонистка — я их слишком хорошо знаю.

— А вы еще и женаты! В анкете вы про это не написали.

— Лыжница — это все равно что не женат.

— Больше вы там о себе ничего не наврали? Вас Николай зовут? Вы — журналист?…

— …и ориентация правильная.

— В этом я не сомневаюсь, — она смерила его взглядом. — Но мне как раз все равно, какая ориентация у пионеров, — слегка рассердилась Тулупова. — Ладно, угощайте гамбургерами и расходимся. Так, значит, когда жена борется за медали, вы тоже становитесь на лыжню?

В “Макдоналдсе” они купили обычный набор и быстро перешли на “ты”.

Она не могла затем вспомнить, как все получилось. То ли была разогрета количеством роз “кремлевского эксперта” — вот и поспорь о том, переходит ли в букетах количество в качество; то ли от почти биржевой толпы, которая стояла к кассам; то ли от того, что они долго искали свободный столик и по несколько раз, как самолет в ненастную погоду, заходили на посадку — а сели в углу, в самом укромном месте; то ли от того, что мистически долго стояли с остывающим кофе и тающим мороженым и глазами отыскивали маршрут друг к другу; то ли еще от чего-то — сразу найденная интонация и уверенность Милы, что с ним, с этим мальчиком, ничего не будет, — но с Вольновым ей сразу стало легко. Она легко спрашивала обо всем, сама отвечала честно и прямо. Так давно не происходило с мужчинами, а может быть, не было — никогда, абсолютная свобода перед случайным человеком, им ничто не мешало.

Он сказал, что с такой красивой грудью, как у нее, удивительно, что она до сих пор одна. Она спросила, он шутит или серьезно? Он сказал, что есть классические мужчины, как он, которых с подросткового возраста волнует вырез, декольте, подчеркнутая закрытой, обтягивающей черной кофтой грудь. Она сказала, что стеснялась ее всегда и сейчас не знает, что думает мужчина, когда смотрит — то ли думает, “ну и отрастила”, то ли испытывает желание и нежность. Он спросил о том, как она выбирала своих мужчин, к чему больше прислушивалась — к разуму или сердцу. Она ответила, что в жизни ей выбирать не приходилось совсем, она воспитывала детей одна, и плохо понимает теперь, что хочет ее голова, сердце и тело. Он сказал, что тело — это большая загадка. И стал рассказывать, что у спортсменов есть наука “управления телом” и для разных видов спорта существуют разные технологии, но все же больше всего человек похож на лошадь: достижения результатов на скачках и характер лошади связаны. Она спросила — почему? Он объяснил с примерами, что только буйная, ненормальная, капризная, сумасшедшая лошадь способна показать мировое время, что психика и тело всегда рядом, еще Декарт об этом писал, его цитируют современные тренеры, и наверняка есть интимная связь между большой и красивой грудью Людмилы и ее характером. И вдруг он спросил: