– Пятьсот семьдесят, – вскинув брови, выдохнул он.

А Елизавета Михайловна прикрыла рот ладошкой.

– Пятьсот семьдесят, – хмыкнул я и, без спроса усевшись за стол, принялся писать. – Будем считать, что это мой подарок вашей замечательной семье на Рождество.

– Но нам нужно посоветоваться, обсудить… – Семидесятилетний генерал, профессор и инженер еще пытался остановить катящийся на него вал. – А что, если соблазн окажется слишком велик и я растрачу ваши деньги?

– Ах, я не сказал! В этом случае вы откажете своим детям в безбедном будущем. К жалованью прилагается еще и три процента акций томских железных заводов.

– Пишите, сударь, пишите, – заторопилась госпожа Александрова, судя по всему, очень скоро планирующая сменить фамилию на «Чайковская».

Да я и не сомневался. Лежащий на столе в гостиной листок бумаги с круглой цифрой – сам по себе лучший агитатор.

– Анатоль! – позвал я по-французски, пока Илья Петрович что-то активно обсуждал с Елизаветой у окна.

Парнишка, видно подслушивавший у двери, мигом появился.

– Там. – Я махнул рукой на позабытый всеми пакет с подарками на комоде. – Разберись, кому что. В Рождество был слишком занят, прости, что только сейчас…

– Что вы, ваше превосходительство! – сгребая тяжелый сверток – одни ружья весили по три фунта, поспешил он меня оправдать. – Мы-то тем более вам подарки не сделали.

– Герман Густавович! – позвал Чайковский. – Я принял решение согласиться.

– Отлично, – протягивая руку, искренне обрадовался я. Теперь у меня есть на кого свалить хоть часть забот. – Еще две или три недели я буду в столице. За это время вам, Илья Петрович, следует заняться подбором людей и готовиться к дальнему путешествию. В случае любых затруднений… Илья Петрович! Я не шучу! Любые затруднения – и вы ставите меня в известность! О конкретной дате отправления я вас извещу.

– Хорошо, Герман Густавович. – Ну вот, уже и имя мое запомнил. Хорошее начало! – У меня будет время ознакомиться с новинками в металлургии и снестись с некоторыми своими учениками. А если потребуется приобрести что-либо из приборов или инструментов…

– Шлете ко мне посыльного.

– Шлю к вам посыльного, – улыбнулся Чайковский, и Елизавета Михайловна ласково взяла его ладонь в свою. Управляющий моих заводов в надежных руках.

Я заторопился уйти. Наступал момент, когда дальнейший разговор мог превратиться в переливание из пустого в порожнее. Илье Петровичу было что обсудить с Елизаветой Михайловной, и мне не стоило при этом присутствовать.

Тем более что время приближалось к обеду и в животе потихоньку распевались обиженные скудным завтраком кишки. В Аничков дворец назначено на четыре дня. Это означало – кормить не будут. Следовало поесть где-нибудь в городе. Кухарка старого генерала Лерхе была кем угодно – Густаву Васильевичу лучше известно кем, – но только не искусной стряпухой. По правде сказать, из всего, что она рисковала приготовить, я смог без содрогания впихнуть в себя только овсяное печенье. Но нельзя же круглосуточно давиться одним и тем же?! Так от переизбытка овса в организме можно и заржать по-конски!

Благо я являлся обладателем уникального, единственного в своем роде, внутричерепного говорящего навигатора по Санкт-Петербургу. Герочка не дал помереть с голоду, подсказав, что неподалеку от училища правоведения, на Рыночной, есть вполне себе приличный подвальчик, в котором кроме спиртного подают еще и замечательные кушанья из курицы. Так прямо расхваливал покрытые золотистой корочкой жирные тушки с гречишным гарниром, что я чуть слюной не захлебнулся.

Заведение нашлось на том самом месте, где и было во времена моего… то есть Герочкиного – ученичества. И хотя курицу они больше не готовили – то ли поставщик сменился, то ли повар, – но и щи, и котлеты оказались отменными. А вместо компота хорошо пошла ледяная водка. Немного. Граммов примерно сто да под хрустящую квашеную капустку и пьяным меня не сделали, и необходимое расслабление сжавшейся от страха душе подарили.

К полосатой будке караула на подъезде к дворцу я прибыл без десяти четыре. Думал, успею. Думал, это на высочайшую аудиенцию, не имея придворного чина, нужно за пару часов являться, а здесь-то поди проще. Ничего подобного! Два не два, но минут сорок меня точно мурыжили. Сначала пришлось ждать офицера Особого сводного его императорского высочества полка. Потом тот, вспомнив, что список приглашенных на нынешний день остался в караульном помещении, ушел. Неспешно так, с ленцой. Будто бы давая мне время одуматься и сбежать. И очень удивился, обнаружив меня на том же месте. Тем более что действительного статского советника Лерхе в списках не значилось.

Отправили вестового к дежурному командиру собственного его императорского высочества казачьего караула. Николай кроме многого прочего был еще и атаманом всего казачьего войска.

Наряженный как с лубочной картинки – весь в серебряных шнурах и с кинжалом на поясе, – казак пришел не один. Привел еще жандармского поручика, тут же полезшего рыться в тубе с картами и в саквояже с бумагами.

– Вы не представите мне своего спутника? – любезно спросил я казака. То ли водка все-таки взяла свое, то ли отвык я от проявления непочтительности в своей Сибири, только спускать это откровенное хамство я не хотел.

– Это зачем, ваше превосходительство?

– Как «зачем», милейший? Чтобы дальнейшая служба этого исполнительного молодого человека проходила весело… у меня в Томске!

Жандарм отдернул руки от моих вещей, как от ядовитой змеи. Но было поздно. Я уже никуда не торопился.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – порозовел поручик. – Служба!

– Так а я о чем, любезный? Думается мне, Николай Владимирович не откажет мне в переводе такого многообещающего офицера…

Казак, тот, что весь в серебре, хмыкнул и встретился глазами с тем, что сидел на облучке моего экипажа. Артемка хмыкнул в ответ и кивнул. Как равный! На нем-то был обычный полковой мундир, без всяких излишеств, и он не выглядел рождественской елкой.

– Чудно у вас тут, брат, – негромко выговорил денщик. – Не по-людски…

Конвойный тяжело вздохнул и отвернулся. А жандарм увидел шашку и револьвер у моего молодого кучера. Глаза поручика вылезли от удивления.

– Это же… Ваше превосходительство! Простите великодушно, ваше превосходительство! Но оружие следует оставить здесь, ваше превосходительство.

– Пишите опись, – легко согласился я. – Стану уезжать – сверим.

Розовощекий жандарм и вовсе покраснел как вареный рак. Я только что прилюдно усомнился в его честности. А следовательно – нанес оскорбление чести.

– Я…

– Что, любезный? – почти ласково поинтересовался я. Герман уже бился в ярости изнутри в череп, требуя выпустить его гнев наружу. В глазах потемнело. Я поймал себя на том, что с вожделением посматриваю на рифленую рукоятку «адамса» у Артемки за поясом.