— Как подвёл-то?

— А так: взлетаем, а он сначала летит вместе со всеми в строю, потом раз: «у меня мотор!» Разворачивается, и на посадку. Садится, техник лезет в мотор, докладывает: «всё в норме!» Раз так у него случилось, второй… А на третий раз Шелестов на него дело — хлоп! И завёл. И в трибунал. Там ему три месяца штафбата и присудили за трусость. А только потом оказалось, что техник у него мудак: там постоянно прокладка в топливной магистрали поперёк потока вставала, и движок начинал сбоить. Причём не на постоянку вставала, а телепалась туда-сюда, туда-сюда! Сбросит газ — она обратно встанет. Вот у него движок-то и сбоил постоянно! А ему штрафбат! — Коля в сердцах плюнул.

— А что дальше было?

— Что, что… Погиб Берестовский. Недели не провоевал в этом штрафбате… — он махнул рукой, и надолго замолчал, затягиваясь очередной папиросой. Кончики его пальцев еле заметно дрожали…

Все присутствовавшие угрюмо замолчали, и только огоньки докуриваемых папирос, скудно освещавшие лица курящих, обозначали стоявших на ветру в темноте людей. Разговор дальше уже не клеился. Не выдержав, некоторые пошли в сторону землянки. За ними потянулись и остальные, спешно дотягивая последние затяжки из папирос, и бросая окурки в ведро с водой.

До ужина оставалось полчаса, и землю надёжно укрыли вечерние сумерки. Лётный состав маялся бездельем — на сегодня уже отлетали, и каждый занимался своим делом.

Толик вытащил гитару:

— Ну что, может, сбацать?

И не дожидаясь одобрения, он брякнул пальцами по струнам, извлекая нехитрый ритм, и заголосил:

— «Раз пошли на дело, выпить захотелось. Мы зашли в шикарный…»

— Да убери ты балалайку свою! Это ты вчера уже бацал! Мы весь твой репертуар уже наизусть знаем — «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный!» Три аккорда, четыре песни! — несколько человек протестующе заголосили и дружно замахали на него руками.

— Вот ещё! Ну, и не надо! — обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, — на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!

— Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! — попытался соскочить с темы Коля.

— Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!

Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:

— Слущай! Ты так громко крычиш, — он повернулся к Толику, — ти хочеш нас всэх перекричат? — и обернувшись к Агнии: — ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?

— Ну, играла… — растерявшись, произнесла она.

— Так играй жэ! — он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.

— Так как же… Я же не умею на гитаре-то! — она виновато улыбнулась.

— Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! — не унимался неугомонный Георгий.

Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.

— Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара — это не аккордеон… — Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.

Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:

— Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?

Андрей знал, что поёт она очень хорошо — каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…

Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:

— Агнюш, может действительно, споёшь, а?

Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…

— Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, — уж извините, если плохо получится.

— А у нас никто не умеет, даже Толик, — подмигнув, тут же схохмил Коля.

— Я… — протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.

— Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! — дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: — шутка! — что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.

На них зашикали со всех сторон. Мелодично перебирая струны, Агния запела тихим и спокойным голосом:

— «Не уходи, побудь со мною,

здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою уста, и очи и чело.

Побудь со мной, побудь со мной!

Не уходи, побудь со мною,

я так давно тебя люблю.

Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю…»

Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.

— «…Пылает страсть в моей груди,

восторг любви нас ждёт с тобою,

не уходи, не уходи!»

Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.

— Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… — поднялся Коля, — но вот как-то за душу не берёт!

Сидящие вокруг шумно запротестовали:

— Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!

Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.

— Да не, мужики! Я не об этом, — силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, — я ж не об этом!! — для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, — я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.

— Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! — заголосили все хором, но вразнобой.

— Я о чём? — не унимался старший сержант Никишин, — песня-то хорошая, слов нет, но! — он поднял палец, — дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.

— Да заткнись ты, искусствовед! — его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.

— Огонёк! — перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, — ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, — он пошевелил пальцами, — вот чтобы душа сначала развернулась, — он развёл широко руки, — а потом свернулась.

И он свёл свои волосатые ручищи обратно, обхватив себя руками, натурно показывая, как, по его мнению, должна свёртываться душа.

— Вот скажи, Огонёк, ты не про этих там девиц старорежимных, а про лётчиков песню знаешь?

— Ну, может, и знаю… — усмехнувшись, дёрнула Агния плечиком.

— Во-о-от! Про это и спой! Короче,