Харви наконец раскопал среди разбросанных вещей небольшой льняной мешочек, стянутый шнурком.

— Она влюбилась в Арнауда де Серизэ, бедного рыцаря, незадолго до того нанятого отцом, и сбежала с ним, вместо того чтобы выйти замуж за подысканного отцом жениха. В свое время это вызвало шумный скандал, но ты вряд ли помнишь: ты тогда еще был совсем мальчишкой.

— И в самом деле не помню.

— Арнауд принял меня под крыло, когда я впервые попал на турнир, — щенка, стремящегося стать победителем, щенка, у которого мечтаний было куда больше, чем здравого смысла. С тех пор мы прикрываем спину друг другу, разделяем триумфы и неудачи, которых, надо признать, больше. Вот, здесь чистая рубашка и белье. — Харви сунул мешочек в руки брату, порылся еще и извлек на свет поношенную, но достаточно чистую тунику из серовато-зеленой шерсти. — Вот, возьми пока это. Доберемся до города — раздобудем тряпок для одежды. — Харви сунул тунику в тот же мешочек и добавил кожаную флягу с жидким мылом. — Давай, отправляйся на речку.

Александр медленно пошел через луг. Ноги болели, в висках пульсировала легкая усталость — и все-таки главным было непередаваемое ощущение свободы! Свежий ветер обвевал кожу, сквозь редеющие облака проступала весенняя голубизна; свободен! И все в этом мире теперь зависит от него самого…

Небыстрая речушка была шириной едва ли десять ярдов в самом широком месте. Чуть поодаль у противоположного берега плескались какие-то птицы, видимо куропатки, поднимая серебристые брызги. Длинные, как копья, стебли камыша шуршали и качались у самого края воды. Александр разложил чистую одежду на пятачке молодой травы и присел рядом. Солнце ласково пригревало спину; издалека доносились возгласы рыцарей, отрабатывающих боевые приемы, и глухой стук копий, ударяющих в щиты. Он вообразил, что скачет на боевом коне с копьем в деснице и щитом, прикрывающим сердце. Кони сближаются; точно направленное копье, удар наконечника в щит — и противник вылетает из седла под восторженные крики зрителей, ценителей воинского искусства…

Легкая улыбка тронула уголки рта. Александр поднялся, разделся и вступил в поток. Сразу возле берега оказалось по пояс, а вода — очень холодной. Дыхание перехватило, а живот втянулся так, что прилип к хребту, и все тело пробила крупная дрожь. Юноша был отнюдь не неженкой; но даже с вдвое большим количеством мяса на костях лезть в такую воду было холодновато. Александр поспешно открыл флягу с мылом, быстро, но старательно избавляясь от двухнедельной грязи и пота, намылил голову и тело. Кожа покраснела; мыло попало в глаза, Александр зажмурился. Так, не открывая глаз, он окунулся с головой еще и еще и, задыхаясь, вынырнул и открыл глаза.

К реке приближалась девушка с глиняным кувшином. Кажется, ничего вокруг она не замечала: напевая негромко, следила за своими ножками, которые выделывали легкие танцевальные па. Голова была непокрытой, свидетельствуя о том, что она — еще ребенок, еще не обручена, хотя фигура уже приобрела женственные очертания. Тяжелая коса с вплетенной синей лентой доходила до пояса. Когда она подошла чуть ближе, Александр узнал девушку, которая накануне кормила его похлебкой. Манди де Серизэ, дочь партнера Харви, к очагу которого они приглашены на обед.

Она присела чуть выше по течению и, не переставая напевать, опустила кувшин в воду и лишь тогда повернулась и увидела Александра. Серые глаза расширились; юноша стоял обнаженным, едва по пояс защищенный от взгляда прозрачными, чуть искажающими струями. Капельки скатывались по красивому островку темных волос на груди и исчезали в полоске растительности ниже пупка. Щеки Манди вспыхнули, и девушка быстро отвернулась к кувшину.

Александр не знал, заговорить или промолчать: ему еще никогда не приходилось оказываться в подобной ситуаций. Наконец, он решил что-нибудь сказать, поскольку предстояла встреча у семейного очага де Серизэ.

— Мадемуазель… — произнес он формальное приветствие и тут же подумал, что в данной ситуации звучит это по-дурацки.

Она застенчиво кивнула, выпрямилась и, хотя румянец еще цвел на щеках, вновь взглянула на юношу и спросила:

— Вам сегодня уже получше?

Глаза ее скользнули по рубцам на запястьях, а затем по его торчащим ключицам.

— Да, немного, — Александр прочистил горло. — Весьма любезно было со стороны вас и вашей матери проявить ко мне вчера такое участие.

— Возможно, в условиях турнира мы заботимся и о своих интересах. Мой отец и Харви — давние друзья…

— Да, он говорил мне об этом. А сегодня вечером мы приглашены отобедать у вашего очага… — Собственный голос показался Александру неестественным, а фразы — какими-то неуклюжими.

Она подняла кувшин, пролив несколько капель на платье, и сказала:

— Мне пора. Маме нужна вода.

Александр кивнул, уже почти ничего не соображая от холода. Но во взглядах, которыми обменялись молодые люди, было нечто новое и странное для них обоих, больше чем просто любопытство.

Девушка резко повернулась, расплескав еще немного воды, и пошла через луг, чуть наклоняясь от тяжести полного кувшина. Александр поспешно выбрался на берег и старательно растерся куском старого полотна. Живот сводило от нетерпения, опаски и острого чувства голода.

Манди сидела у небольшого столика и резала капусту и лук, которые следовало добавить к похлебке из мяса, ячменя и щепотки специй, которая уже вовсю кипела в чугунном котле. Ее мать вышивала последние стежки накидки, которую она пообещала одному из рыцарей — участников состязаний закончить к вечеру. Медная игла сновала так быстро и ловко, что глаза едва успевали за ней следить; но темнело тоже быстро, и леди Клеменс наклонялась над шитьем все ниже.

— Зажечь лампаду, мама?

— Нет, я уже почти закончила. Осталось чуть подрубить… — Клеменс расправила двухцветную накидку — одна половина алая, как кровь, другая — оранжево-желтая.

— Для кого это? — спросила Манди.

Губы матери напряглись, и она выговорила с холодком отвращения:

— Для Удо ле Буше.

Манди молча ссыпала нарезанные овощи в деревянную миску, а затем переложила их в котел.

Удо ле Буше был человеком, который не только сражался, чтобы жить, но и жил, чтобы сражаться. По возрасту он был почти таким же, как ее отец, разве что немного моложе. Ранняя седина тронула его серо-стальные волосы; лицо уродовали несколько боевых шрамов, а в глазах, кажется, навсегда застыл лед. Люди по возможности избегали его — во всяком случае, не находилось дураков, которые с ле Буше открыто враждовали.

— Надо зарабатывать себе на пропитание, — сказала Клеменс, будто оправдываясь перед молчащей дочерью. — Пока есть возможность, надо поберечь серебро до трудных времен. — Она перекусила нитку чуть сточенным зубом и еще раз осмотрела сшитую накидку. — Как бы я ни относилась к человеку, но от заказчиков не отказываются.

Манди, размешивая варево большой деревянной ложкой, посмотрела на мать. Уже пару недель Клеменс была какой-то непривычно напряженной и раздражительной, и только теперь это состояние, кажется, стало медленно сменяться умиротворенностью. Все это время Арнауд старался особо не попадаться на глаза жены. Но Манди деваться было некуда: все время у семейного очага, отлучаясь только ненадолго; впрочем, даже такой недальний поход, как за водой к речке, представлял некоторую опасность.