Пальцы сами собой разжались, тонкая белая сорочка с рюшками скользнула по телу, а я, склонив голову, ударив со злости по поверхности зеркала, тихонько заплакала.

Меня не страшила мысль, что я умерла и попала в ад, меня, вообще, ничего в жизни не пугало. Я всегда была сильной. Видя перед собой проблему, разрабатывала четкий план и шла к цели, не сворачивая… А сейчас, оставшись без родных детей, которых любила всем сердцем, испугалась. За их жизни, что не смогу им больше помочь, не удастся их более обнять, прижать к себе. Утешить, подбодрить словом или просто помолчать, наслаждаясь их обществом…

— Надиночка, — старушка, подойдя настолько тихо, что я её не услышала, взяла меня за плечи и, развернув к себе, прижала к своей большой груди. Гладя по волосам, она успокаивающе забормотала: — Милая моя. Всё-таки синецвет сделал своё дурное дело — памяти твоей навредил. Меня забыла. Всё забыла! А я все понять не могла, что с тобой творится. Слова непонятные какие-то из уст твоих сыпались. Вела себя странно… Ну ничего, уверена, дитя, образуется со временем всё. Жаль только, что времени-то у тебя и нет. Уже завтра утром поверенный жениха твоего приедет, а на вечер твои родители свадьбу запланировали… Как бы убедить их отложить её? Так ведь не согласятся… И что делать? Как мне тебе помочь? Лекаря-то я снова позову деревенского, но что он может? Бестолочь, одним словом. А на столичного денег родители сразу отказались давать — сказали, совсем туго с деньгами. Окаянные! За тебя ведь столько золота дали, мельком я слышала, так на ту сумму полгорода скупить можно… А им на кровиночку жалко. Напоследок могли бы хотя бы так тебе любовь свою выразить. Может, удастся их убедить…

Её слова достигали моего сознания, но осмыслить их из-за горя и боли от разлуки с детьми я пока не могла. Слезы продолжали течь по щеками, и огромную благодарность к этой женщине за сочувствие и поддержку было не выразить словами. Пусть она и принимала меня за кого-то другого, вернее сказать, за прошлую владелицу этого тела. И мысли о том, что старушка какая-то чертовка, желающая мне зла, а я в аду, мгновенно померкли. Я, прижатая к её груди, успокоилась, в голове прояснилось. И я начала соображать быстро и четко, как всегда привыкла — сопоставлять факты в общую картину, разрабатывать план действий.

Итак, что мы имеем?

Чужое тело. Другой мир. Неужели я стала попаданкой, как в фэнтези-романах, которые некогда читала Таня? Помнится, я чуть ли не стеллажами скупала ей книжки с красочными обложками, где девушки, все сплошь красотки, обнимаются с разными эльфами, драконами и прочей нечистью… точнее, их аналогами — мужиками сказочными. Звучит нелепо, но пока это самая логичная теория. Буду придерживаться её. И прикидываться, для своей безопасности, потерявшей память особой…

Далее. Что ещё старушка говорила?

Что девушка, по имени Надина, в теле которой я сейчас нахожусь, выпила какую-то отраву, синецвет. И чудом выжила. Но, боюсь, бедняжка не выжила, раз в её тело каким-то образом попала я… Интересно, это как надо было её довести, что она на такой поступок решилась? И кто это сделал? Пока под роль злодеев попадают её родители, которые решили её выдать замуж за какого-то мужчину, что заплатил за это огромную сумму денег. Ещё она упоминала, что он не местный. Это мне пока вообще ни о чем не говорит… А это значит, что первым делом нужно узнать о себе, кто «я» такая, побольше. Потом об этом мире.

Какой-никакой, а уже план!

— Я… я ничего не помню, — выдавила из себя пусть и не ложь, но полуправду, отчаянно покраснев: врать мне отчаянно не нравилось, потому, видимо, я этому «искусству» так и не научилась. — И имени вашего тоже…

— Катарина, дитя. Меня зовут Катарина. Нянька я твоя, — старушка ещё крепче прижала меня к себе, отчего мне уже стало трудно дышать, но вырываться не стала: уж больно уютно мне было в её крепких объятиях, спокойно. — С младых лет растила я тебя. В четыре года тебя отдали мне на воспитание… И, вот, совсем никчемная из меня вышла нянька. Не смогла уберечь тебя. Научить быть смиренной, где надо. Уж больно ты свободу любишь. Тебе бы парнем родиться… А вот Микаэлю как раз девкой уродиться стоило — всё за юбку матери цепляется да пакости только и умеет строить, поганец. Но, увы, так уж Боги распорядились и Высший указал…

Внезапно с хлопком открылась дверь, и донесся резкий, противный, с визгливой интонацией женский голос:

— Пришла в себя, значит! Подстроила всё! Хочешь напоследок нам с отцом ещё больше жизнь испортить, неблагодарная дрянь!

Судя по тому, что вопли становились громче, нервная дама стремительно направлялась к нам.

— Леди Эльвина! — уже буквально вжав в себя целиком, будто желая укрыть от опасности, умоляюще воскликнула Катарина…

И тут кто-то, а именно та истеричка, схватив мою косу, со всей дури дернула меня на себя, вырывая из мягких объятий старушки.

От боли я застонала, и прежде чем что-то успела понять, меня настиг сильный удар по лицу.

— Дрянь! Да как ты посмела! — ещё один удар, но уже по другой щеке…

— Умоляю, леди Эльвина! Не ради… не ради Надиночки прошу. Что скажет поверенный, увидев…

Злость бушующей волной поднялась откуда-то из самых темных глубин моего сердца. И пришло уже ясное осознание того, что встретилась я с особой, которая точно приложила свои поганые ручонки к тому, что бедная девушка по имени Надин выбрала в столь юном возрасте вместо жизни смерть…

— Руки. Убрала, — отчеканила я и ловко перехватила руку женщины, что собралась ещё раз ударить меня.

— Что-о?! — миловидное лицо женщины, обезображенное уродливой маской гнева, исказилось ещё больше.

— Ещё раз тронешь — пеняй на себя, — произнесла ледяным тоном, сжимая до боли её запястье.

И, глядя в злые глаза женщины, дала себе зарок отомстить этой гадине за испорченную жизнь несчастной девушки, которую, вероятно, постоянно так угнетали. А ещё за то, что посмела поднять на меня руку.

Пока «мама» хватала ртом воздух, возмущенная моими словами, подтянулись новые лица этого безумного спектакля: «папа» и «младший брат». Как и истеричка, облачены они были в шикарные одеяния, в стиле нашей моды века эдак восемнадцатого: атласные ткани, украшенные вышивкой, камнями. Лица лощеные, наглые…

И знакомство у нас сразу как-то не задалось.

Вырвавшись из захвата, леди Эльвина бросилась на грудь супругу, попутно демонстрируя ему запястье и крича, что я её чуть ли не ногами избила.

Катарина, желая меня защитить от расправы и очередных побоев, встала между нами и заслонила своим полным телом.

И начались вопли. Нет, не так. Дикие ВОПЛИ обезумевших мартовских котов, от которых вмиг начала болеть голова!

Мужик, тот, что лорд Дэмил и «мой папаша», орал, махал кулаками. Леди Эльвина то кричала, что я тварюга неблагодарная, то стонала, хватаясь за голову и взывая к Великому, то рыдала, демонстрируя всем невидимый синяк на запястье. Орал даже мальчишка. Его полное лицо, обрамленное пышным жабо, всё тряслось от злости.