Джин несколько мгновений молчала, размышляя, и потом кивнула:

— Согласна. Похоже, ничего другого и не остается. Если сегодня утром от Дэвида не придет сообщения, то поговори с ней. Я, быть может, тоже приму участие в разговоре. Не хочу в тебя влюбляться, — после паузы прошептала красавица, прижимаясь к мощному мужскому торсу всем своим прекрасным обнаженным телом, как будто нарисованным зачарованным художником.

— Не хочешь? — с долей разочарования в голосе спросил Алекс Красовский.

— Мне будет нужна свобода решений в той стране. Впрочем, у меня ничего не получится. Я боюсь. Это только в романах разведчики ничего не боятся, а я боюсь, — призналась Джин почти шепотом. — Боюсь, ты разлюбишь меня за мое отсутствие и боюсь своего будущего.

— Я не разлюблю тебя, — твердо сказал мужчина. Мягко перевернув, Алекс опустил молодую женщину на постель, глядя ей в лицо блестящими темными глазами. — Значит, и там все будет как надо. Точно так, мэм. Я знаю.

— Откуда? — спросила Джин.

— Не скажу, — ушел от ответа Алекс.

— Уже седьмой час, — сказала Джин, повернув голову и глядя на электронные часы, встроенные в телевизор. — Через сорок минут может прийти сообщение от Дэвида. Мне нужно быть на участке.

— Про меня и говорить нечего, — бормотал мужчина, словно в исступлении, целуя ее стройные плечи и волосы. — Мы будем там.

Отстранив Джин, Красовский жадно посмотрел ей в глаза:

— Только еще один поцелуй. Пожалуйста…

— Хорошо, — молодая женщина приблизила губы к его губам и вдруг едва различимо выдохнула, не отводя взгляда:

— Два поцелуя…

— Конечно! Два, — с удовольствием согласился Алекс.

* * *

— Есть ли у меня знакомые по ту сторону границы? Да никого у меня нету. Откуда ж? — сказала Светлана аль-Сармини, урожденная Акимова, неловко повозившись на стуле и растерянно оглянувшись на дверь.

Она опустила голову и теребила пальцами расшитую бисером сумочку. Светлана мрачно молчала. Джин взглянула на Алекса, и он кивнул. Светлана явно что-то скрывает, боится. Возможно, не за себя. Надо постараться вызвать ее на откровенность.

— Сейчас Маша сделает перевязку вашему сыну, и вас отвезут домой, — мягко заметил Алекс. — Пока пейте кофе, — попросил он, придвинув чашку, к которой Светлана так и не притронулась.

— Я осмотрела вашего мальчика, — добавила Джин. — Нагноения нет, и уже появились признаки затягивания раны. Думаю, все обойдется благополучно, — бодро сказала молодая женщина, успокаивающе притрагиваясь к руке Светланы. — Завтра опять ожидается перевязка.

— Я так благодарна, — прошептала женщина, вскидывая голову, а в ее глазах стояли слезы. — Я рада знакомству с вами, пусть даже по такому печальному поводу. Так-то слова по-человечески не с кем молвить. Вчера приехали, так муж с кулаками набросился. Родня его завопила, мол, где была, опозорила нас, гордости в тебе нет, к израильским шакалам пошла кланяться! Мне, что ж, сыночка теперь потерять? Сами-то не хотят лечить, сильно оскорбленными себя показывают. Я в храм пойду, обязательно свечку поставлю — и за вас, господин офицер, и за вас, госпожа доктор. Я ведь как была православная, так и осталась. В мусульманство никакое там не переходила. Намекали, дескать, лучше бы, да я как будто не поняла. Они настаивать не стали. Сыновей мусульманами сделать тоже не позволила, а покрестила в православном храме. Этого уж мусульмане мне не простили. И были отношения не сахар, а после того вообще терпеть трудно стало. Вам этот человек, там, в Сирии, на самом деле нужен? — вдруг спросила Светлана, придвинувшись вместе со стулом к столу и понизив голос.

— Очень, все верно, — призналась Джин. — Сказать вам пока не могу, для каких целей. Сначала надо понять, подойдет ли он нам. Что это за человек?

— Вы понимаете, — пробормотала Светлана, опять как-то неловко заерзав. — Я тут виноватая очень. Если бы вы моего Мишеньку не спасли, я бы в жизнь не призналась. Дело в том, — запнулась она, — человек этот — женщина. Она через границу незаконно бежала, а документов у нее не было. Я ей помогла. Меня накажут, конечно, если я признаюсь, — тихо произнесла женщина, растерянно взглянув на Алекса. — Я знаю, израильская полиция к таким простушкам очень строго относится.

— Если вы нам сейчас поможете, израильская полиция не только вас не накажет, но даже и отблагодарит. Рассказывайте, Светлана, что за человек, в каких вы отношениях и, главное, можно ли на него положиться, — ответил Алекс.

— Ну, какой такой человек? — протянула женщина, неопределенно пожав плечами. — Несчастная, навроде меня. Только ей еще похуже моего в десять раз приходилось. Она сама сербка, из Белграда, и всего-то несколько лет назад в нашу деревню приехала. Хасан этот, муженек ее, там работал, в Белграде-то, строил что-то. У нее же работы не было, будущего никакого. Поверила, глупенькая, в его посулы, приехала сюда. У них семейка еще похлеще нашей будет, — заметила Светлана, резко махнув рукой. — Папаша его в совете старейшин в деревне заседает и много мнит из себя. У них там сплошной домострой. Терроризировали они бедную, как служанку использовали, ведь знали, что податься ей некуда, никто не защитит. Хасан ее оказался самым настоящим бездельником. Дома он вообще не работал. Только съездит куда-нибудь на заработки, а потом чуть ли не по году слоняется без дела. У моего-то хоть какое-то образование! Научили его в Москве элементарщине, хотя тоже проку мало. Тот, считай, вообще неграмотный. К тому же еще и бабник завзятый. Погулять любит, ни от кого этого не скрывая. Сербка забеременеть никак не могла. Год прошел, два, а детей у нее все нет. Ну, тут свекровь взбеленилась, мол, на ком женился, кого привез, она даже ребенка родить не может! Снежана, Снежана ее зовут, Снежана Иванчич, все себя винит. Первый аборт, мол, сделала, то ли от негра, то ли этого, как их, отделились которые…

— Косовского албанца, — подсказала Джин.

— Вот-вот, — подтвердила Светлана, удовлетворенно закивав. — Этого самого. Запутаешься с этими ребятами. В общем, себя винила. Все на нее в деревне ополчились, слова доброго не скажут. Снежана в слезах. Вот со мной только и общалась. Мне что, — равнодушно сказала Светлана. — От меня давно уж отвернулись все. Мне плевать, я уж привыкла. Плакала, плакала она. Потом свекровь ее, чтоб наказать, наверное, дала распоряжение. Мол, хватит дома сидеть, на работу надо устраиваться, иди, паши на них, корм в дом приноси. Отправила Снежану в одно богатое семейство, убирать и стирать. Там сынок-то ихний за ней и приударил, и обрюхатил. Вышло, не она, значит, виновата, что детей нет, а Хасан ихний бесплоден. Ну, тут началось! Страшно рассказывать. Хасан ее избил, а у Снежаны выкидыш случился. Она из дома сбежала, да ко мне ночью постучалась. Вместе мы с ней в горы побежали, но куда идти-то? Денег нет, как и крыши над головой. В горах шалашик соорудили. Она там некоторое время пряталась, а я ей еду тайком носила. Ну, а потом уже выхода не было. Решила Снежана границу перейти, и там, в Сирии, как-то выживать. Здесь-то куда ни сунься, везде полиция бедную женщину разыщет, — произнесла Светлана, в очередной раз взглянув на Алекса, — и к мужу вернут. Он же ее полновластный хозяин. Куда она от него денется? Из Сирии обратного хода нет, а ей страха большего не придумать, чем снова в тот дом явиться. Лучше даже помереть в каком-нибудь борделе. Так и ушла Снежана тропинкой горной, которую все местные знают. Взяла мой телефон, говорит, позвоню, коли жива буду, а устроюсь, так и ты ко мне беги. Я бы и побежала, да вот сына в израильскую армию взяли. Другая надежда у меня появилась, гораздо крепче перспектива. В ином случае-то только беги, хоть и в бордель, куда там еще денешься.