– Понимаешь, я думаю, что нам лучше будет расстаться. Наши чувства угасли, и я бы не хотел мешать чему-то новому в твоей жизни.

– Ты меня разлюбил? – задохнулась я.

– Да, – потупил очи Дима. Я ловила ртом воздух, не в силах переварить эту мысль. Лихорадочно вспоминала, что еще вчера Димочка прекрасно демонстрировал всю глубину своей любви ко мне, физически, так сказать. А сегодня он упаковывает чемодан, складывает в него рубашки, которые я только что погладила, и отдает мне ключи от комнаты.

– Так это все правда? – я до последнего отказывалась верить в то, что вижу.

– К сожалению, да. Думаю, что и ты уже давно живешь со мной только по привычке. Мы так много пережили вместе, что срослись, как грибы. Но это не про любовь.

– Нет! НЕТ! Я люблю тебя! Как ты можешь? – начала впадать в панику я. Дима же был для меня всем – мамой, папой, моими двумя нерожденными детьми. Ведь именно ради его чертового будущего я отказалась от них.

– Давай только обойдемся без сцен, – он быстренько выскользнул за дверь и исчез из моей жизни. Что со мной было – не сказать словами. Я чувствовала себя так, словно по мне проехались целым взводом танков. Или что я пережила затяжное групповое изнасилование, совмещенное с тяжкими телесными повреждениями. Я не вышла на работу. Я металась по комнате, лихорадочно думая, что же мне делать, как мне его вернуть. Я позвала свою соседку по коммуналке Тамару, чтобы она дала мне какой-нибудь ценный совет или просто дала по голове веслом.

– Слушай, о чем ты говоришь? Зачем тебе его возвращать? Ведь он подлец! – объяснила мне диспозицию она. Тоже приехавшая черти откуда, из Грузии, она прекрасно понимала и меня, и мои проблемы. Наверное, мы могли бы стать более близкими подругами, если бы не были обе так заняты.

– А как мне жить? Без него? – на полном серьезе не понимала я.

– Как жить? Для начала перестань жевать сопли. Ни для того мы выбрались из кошмара войны, чтобы лить реки слез из-за мужика!

– Я и выбралась-то лишь благодаря ему-у! – выла я.

– Н-да, – вздохнула Тамара. Трудно объяснять, что мужчина, который вытащил тебя из Чечни, помог найти работу, поддерживал долгие годы, и лишь один раз немного соврал, сказав, что любит – что такой мужчина мерзавец.

– Вот именно. Как его вернуть? – стенала я.

– Никак, – вздохнула Тамара. – Послушай, дорогая, что скажет тебе умная грузинская женщина. Горе и слезы – это то, без чего не проходит ни одна жизнь. Радуйся, что ты рыдаешь из-за разбитого сердца, а не из-за разбитой головы. Сердце можно закрыть и жить дальше. А вот дырку в мозгу заклеить не всегда получается. Ты же фельдшер, кому я говорю, вах!

Как ни странно, эти слова до меня дошли, хотя с виду я была невменяема. И я снова стала умываться и чистить зубы. И попросила старшего фельдшера больше никогда, ни при каких условиях не ставить меня в одну бригаду с Димой. Фельдшер понимающе кивнула и не ставила. Может, до этого к ней с той же просьбой подходил и сам Дима. Я страдала, еще больше худела, но работала. И я ни разу не столкнулась с ним, только с его фамилией в графике дежурств линейных бригад. Он всегда работал в другие сутки. А потом, через несколько недель я узнала, что Дима женился. Ко мне подошел Главврач и спросил:

– Во сколько мне приезжать в ЗАГС?

– В какой ЗАГС? – растерялась я.

– Когда вас расписывают? В каком часу? – снова уточнил он. Тут до меня дошло, что его, видимо, Дима пригласил на свадьбу, и он, не будучи в гуще событий, наивно решил, что Дима женится на мне.

– Уточните лучше у него. Мне он еще не сказал, – буркнула я и ушла. К тому времени я несколько подостыла и перенесла новость более чем спокойно. Я даже была рада, что все наконец встало на свои места. Конечно, мне было обидно, что Дима сам не назвал истинной причины нашего расхождения, но, какой с него спрос. Спасибо, что просто не ушел по-тихому, пока меня не было дома. И он отдал мне ту часть наших накоплений, которую счел заработанной мной. Процентов двадцать.

– Она москвичка. Доктор из Склифа. Они спелись еще полгода назад, хотя, если честно, она страшна, как моя жизнь, – взахлеб рассказывала мне одна докторша с реанимационной бригады, страшная сплетница, хотя я бы спокойно пережила без подробностей.

– Твоя жизнь совершенно не страшная, – из чувства справедливости возразила я.

– Я не думаю, что там Большая Любовь, но она прописала его в свою квартиру, – понимающе цыкнула та.

– В то, что он с ней из-за квартиры, я вполне допускаю. Это именно то, о чем Дима так мечтал, – кивнула я.

– Именно! Приспособленец! Поменять такие отношения, такую Большую Любовь на какие-то метры! Не понимаю! – пузырилась коллега.

– Это потому, что у тебя есть квартира, которая досталась тебе еще от родителей. А мой дом, да и Димкин тоже – разбомбили. У нас вообще ничего больше нет. Зачем нам Большая Любовь, а? – улыбнулась я.

– Не пойму, чего ты его оправдываешь? – обиделась докторша. Она думала, что я нуждаюсь в ее поддержке и слюнявом сочувствии. Но резкие слова Тамары помогли мне гораздо больше этих обмусоливаний Диминого брака. Я закрыла свое сердце, законопатив двери и окна и теперь гораздо лучше понимала, почему Дима так поступил.

– Его тоже можно понять. Там двушка в Чертаново и все такое, а тут тараканы и неясные перспективы…

– Слушай, ты так спокойно об этом говоришь! Неужели совсем не больно?

– …, – я пристально на нее посмотрела, но ничего не сказала. Какое ей дело до того, больно мне или нет. Дима спас мне жизнь, помог пережить самые страшные годы моей жизни. Подумаешь, разбил мне сердце – имеет право. Если бы не он, сердце бы давно прострелили в Чечне. Так что мог делать с ним что угодно. Главное, я все еще живу.

И все-таки, было одно-единственное, из-за чего я рыдала по ночам, просыпаясь непонятно отчего. Оказалось, Дима женился не просто на москвичке, а на беременной москвичке. И ей, естественно, он не стал рассказывать, что сейчас не время и что надо подождать. Наоборот, для укрепления семьи – ячейки общества, он заваливал свою счастливую супругу цветами и яблоками. Из него действительно выходил замечательный папаша, о чем мне с садистским удовольствием докладывали все, кому не лень. Вот от этого мне хотелось повеситься.

– Я могу попросить перевода на другую подстанцию? – спросила я, когда старший фельдшер, потупившись, сказала, что она устала разводить нас по разным сменам, что от этого у нее весь график по швам трещит.

– Но наша же одна из лучших! – немного повозмущалась та.

– Значит, буду укреплять коллектив там, где похуже, – нейтрально возразила я. Через неделю и по сей день я работала на Цветочной улице, недалеко от Сходненской. Подстанция, действительно, была попроще, и обслуживала беднейший район набитый дешевыми пятиэтажками с алкоголическим населением, и промзонами, на которых со стабильной регулярностью совершались грабежи и драки. Зато их сотрудники совершенно ничего обо мне не знали и не соболезновали, по-тихому обсасывая подробности моей жизни за моей спиной.