Иногда телефон звонил сам по себе, пугая Галипа; темная, как смола, телефонная трубка была тяжелой, как маленькая гантель, при наборе номера диск выдавал скрипучую мелодию, как старые турникеты на пристанях Каракей (Пристань и район на европейском берегу Босфора) — Кадыкей (Район и пристань на азиатском берегу Босфора); иногда телефон соединялся по своему капризу совсем не с тем номером, с каким было нужно.

Галип набрал свой домашний номер и удивился, что Рюйя сразу сняла трубку. «Ты проснулась? — Он был доволен, что она оказалась не в закрытом саду своей памяти, а в доступном мире. Он мысленно представил стол, на котором стоял телефон, неприбранную комнату, Рюйю у телефона. — Ты прочла газету, которую я оставил? Джеляль написал занятные вещи». — «Не прочла, — сказала Рюйя. — Который час?» — «Ты поздно легла, да?» — спросил Галип. «Ты сам приготовил завтрак», — донесся до него голос Рюйи. «Не хотелось тебя будить, — объяснил Галип. — Что тебе снилось?» — «Поздно ночью я видела в коридоре таракана», — услышал он в ответ. И голосом радиодиктора, сообщающего морякам местонахождение плавающей мины, Рюйя взволнованно добавила: "Между кухонной дверью и батареей в коридоре… В два часа… Такого огромного… " Наступило молчание. «Хочешь, я возьму такси и приеду?» — спросил Галип. «Когда занавески задернуты, дом такой страшный», — прозвучало в трубке. «Пойдем вечером в кино, в „Конак“, а на обратном пути зайдем к Джелялю», — предложил Галип. Рюйя зевнула: «Я хочу спать». «Спи», — сказал Галип. Оба замолчали. И, уже опуская трубку на рычаг, Галип услышал, что Рюйя зевнула еще раз.

В последующие дни, когда Галип волей-неволей снова и снова вспоминал этот разговор, он уже не был уверен, что точно слышал зевок и все, о чем тогда говорилось. Сказанное Рюйей он вспоминал всякий раз по-другому и с сомнением думал: «А с Рюйей ли я разговаривал?» — и представлял, как его разыгрывала другая женщина. Потом ему будет казаться, что он прекрасно слышал то, что говорила Рюйя, это была именно она: просто он стал другим после того телефонного разговора. И уже как «другой» прокручивал в голове то, что неправильно понял или, как ему казалось, вдруг вспомнил. Галип будет представлять свой голос голосом постороннего человека, так как поймет, что, разговаривая по телефону, два человека на противоположных концах провода могут превратиться совершенно в других людей. А ведь поначалу он думал, что виной всему старый телефонный аппарат: это громоздкое чудовище звонило не переставая весь день.

После разговора с Рюйей Галипу сначала позвонил клиент — квартиросъемщик, судившийся с домовладельцем. Потом ошиблись номером. Потом позвонил незнакомый человек, спрашивал телефон Джеляля: «Я знаю, вы его родственник». После торговца металлом дозвонился — как выяснилось, после долгих усилий — Искендер; он тоже хотел связаться с Джелялем.

Искендер был лицейским товарищем Галипа, они не виделись пятнадцать лет, поэтому он прежде всего поздравил Галипа с женитьбой на Рюйе и сказал, как говорили многие: все знали, что в конце концов именно так и будет. Теперь Искендер занимался рекламой. Он хотел устроить Джелялю встречу с телевизионной группой Би-би-си, готовящей программу о Турции: «Они хотят перед камерой поговорить с таким известным журналистом, как Джеляль, который уже тридцать лет находится в гуще событий». Искендер стал сообщать ненужные подробности: телевизионщики уже встречались с политиками, деловыми людьми, профсоюзными деятелями, но самая важная для них встреча — с Джелялем. «Не волнуйся! — сказал Галип. — Я немедленно найду его, прямо сейчас позвоню». Звонок Джелялю был хорошим предлогом прекратить разговор. «В редакции мне уже два дня морочат голову, — пожаловался Искендер, — потому я и позвонил тебе. Два дня не могу застать Джеляля в газете. Что-то там не то, по-моему». Джеляль, бывало, закрывался на три-пять дней в одном из своих тайных стамбульских убежищ, адрес и телефон которых он тщательно скрывал от всех, но Галип не сомневался, что найдет его. «Не волнуйся, — повторил он, — я тебе его быстро найду».

Однако до вечера Джеляль не нашелся. В течение дня Галип звонил ему домой и в газету «Миллиет» и представлял, как Джеляль снимет трубку и ответит не своим голосом (Галип тогда тоже, изменив голос, сказал бы, подражая интонациям его читателей и поклонников — они: Рюйя, Джеляль и Галип — часто вместе разыгрывали такой спектакль: «Я, конечно же, понял особый смысл твоей сегодняшней статьи, брат!»). Но на каждый звонок в газету секретарша отвечала: «Джеляль-бей еще не пришел».

Уже под вечер Галип позвонил тете Хале в надежде, что она знает, где Джеляль, и тетя позвала его на ужин. Он понял, что она снова перепутала их голоса и приняла его за Джеляля. Поняв, что ошиблась, тетя Хале сказала: «Все вы — мои беспутные дети, все одинаковы! Я бы и тебе позвонила». На всякий случай тетя отругала Галипа — видимо, за то, что обозналась, — а потом тоном, каким бранила обычно своего черного кота Кемюра, когда он запускал острые когти в обивку кресла, попросила его по дороге зайти в лавку Алааддина и купить корм для японских рыбок Васыфа: рыбки, видите ли, едят исключительно европейский корм, а Алааддин продает его только знакомым.

— Вы прочитали его сегодняшнюю статью? — спросил Галип.

— Чью? — уточнила тетя с грозным вызывом. — Алааддина? Нет. Мы выписываем"Миллиет", чтобы твой дядя разгадывал кроссворды, а Васыф развлекался вырезками, авовсе не для того, чтобы читать статьи Джеляля и переживать из-за того, что наш сын такнизко пал.

—Позвоните Рюйе, пригласите ее сами на вечер, — попросил Галип, — у меня не-будет времени.

—Не забудь! — сказала тетя Хале, напоминая Галипу про поручение и час ужина.Потом, словно оглашая список игроков долгожданного футбольного матча, чтобы подогреть интерес болельщиков, тетя зачитала список приглашенных на семейный ужин, который, собственно, никогда не менялся, как и меню семейных собраний: «Твоя мама,тетя Сузан, дядя Мелих, Джеляль (если объявится) и, конечно, твой отец; Кемюр, Васыфи твоя тетя Хале». Обозначая таким образом как бы две команды, она не рассмеяласьсвоим кашляющим смехом, а сказав: «Я испеку твои любимые пирожки», положилатрубку.

Дом, где в одной квартире жила тетя Хале с Васыфом и Эсмой-ханым, а в другой дядя Мелих с Сузан (а раньше и с Рюйей), находился, по их мнению, на окраине Нишанташи. Вообще-то от полицейского участка, от лавки Алааддина и главного проспекта до этого места было пять минут хода-всего-то спуститься вниз через три улицы, поэтому другие никогда бы не назвали это место окраиной, но родственники Галипа не находили ничего привлекательного в этой мощеной улице, на которой они поселились, перевезя домашний скарб через глинистые пустыри и вскопанные огороды; не было ничего интересного и на соседних улицах, поэтому они считали, что это место никак нельзя было назвать центром Нишанташи. Вынужденные продать квартиры в доме Шехрикальп на главном проспекте, который представлялся им центром не только их географического, но и духовного мира, и переселиться в этот старый дом, они со всей остротой осознали, что, покинув дом, «господствовавший над всем Нишанташи» (выражение тети Хале), будут жить в снятых квартирах, где прежде уже кто-то жил, и стали часто повторять слово «окраина», не упуская случая обвинить друг друга в несчастье, свалившемся на их головы, и несколько преувеличивая свое горе. В день переезда из дома Шехрикальп на окраину, за три года до смерти, Мехмет Сабит-бей (Дедушка) уселся в новой квартире в низкое одноногое кресло, поставленное немножко иначе по отношению к окну, выходящему на улицу, и по-прежнему (как в старом доме) по отношению к массивной тумбе под радиоприемником; наблюдая, за тощей — кожа да кости — лошадью, перевозившей в тот день их вещи, сказал: «Ну что ж, пересаживаемся с лошади на ишака!» — и включил приемник, на котором уже возлежала на вязаной, ручной работы, салфетке игрушечная собака.