И отзываюсь на его грубые и резкие толчки стонами и жаркой слабостью, что охватывает все тело волнами. Они накатывают одна за другой под хриплый рык Михаила, который покусывает губами мочку. Мои спазмы сливаются с его трепетом, и он душит меня в объятиях до хруста костей.

— Миша! — раздается женский голос. — Сына, я тебе оливьешечку принесла. Сына…

Наши стоны резко смолкают. Замираем, и мое сознание идет лоскутами под вспышкой паники.

— Ой… Я ничего не видела… Ой, какая у тебя елочка, Миша…

А Миша резко от меня отстраняется, подхватывает с пола полотенце и рявкает:

— Мама! Какого черта?!

— А я мимо проезжала, — доносится тихий голосок из гостиной. — Решила забежать…

— С банкой оливье?! — обматывает полотенце вокруг бедер.

Я спешно натягиваю трусики на попу и тяжело сглатываю.

— И с подарком, — смущенно отвечает женский голос. — Я тебе его под елочку положу.

— Как ты вошла? — Михаил приглаживает волосы и шагает прочь из кухни.

— Через дверь.

— Было бы странно, если бы ты вошла через окно, — шипит в ответ Михаил.

— Ну, какая же елочка красивая…

— Мама!

Вот мне самое время линять через окно в сугробы.

— Я не знала, что ты с дамой!

— Мама, надо звонить и предупреждать…

— Я звонила! — капризно заявляет незваная гостья. — Ты трубку не брал. Миша, а еще тебе надо дверной замок починить. А тыкала в него, тыкала… и ничего.

— А постучаться?

— У меня ключи.

— Невероятно.

Я замерзну в одной футболке и трусах, если вылезу через окно и сбегу. Я даже не знаю, где конкретно я нахожусь.

— И что за шкура мертвого розового зайца у тебя в прихожей?

Прижимаю кулаки к вискам. Господи, провалиться бы мне сейчас сквозь землю.

— Это моей дамы, — невозмутимо отвечает Михаил.

— А как даму зовут? — игриво интересуется женский голос. — и чего она не выходит поздороваться.

— Настя!

Вздрагиваю у окна с протянутой рукой от рассерженного баса Михаила.

— Иди с моей мамой поздоровайся!

— Я не могу, — дергаю ручку, а она не поддается.

— Почему, Настенька? — воркует в гостиной мама Михаила. — Я тебя не съем. Выходи.

Хватаю с крючка строгий черный фартук и торопливо его накидываю на себя. И в тот самый момент когда я затягиваю пояс, на кухню вплывает миниатюрная женщина в белой и песцовой шубе до пола и с банкой оливье в руках. Тонкие морщинки вокруг глаз, острый нос, короткие темные волосы и огромные золотые серьги-кольца в ушах.

— Здравствуй, Настенька, — улыбается во все тридцать два белоснежных зуба и банку поднимает. — А я вам оливье принесла, — смеется, — но уже прошлогодний.

Глава 9. Не мамкай!

— Так, мама, — Михаил тянет гостью, — поздоровались и хватит.

— Иди оденься, бесстыдник! — рявкает она и мило улыбается мне, — Кристина, — а затем опять зыркает на обескураженного сына и шипит, — оденься.

— Мама я тебя не ждал.

— Ты родную мать выгоняешь? — охает Кристина.

— Да что ж такое, — рычит Михаил и шагает прочь, всплесну руками. — Я удивлен, что ты отца с собой не притащила.

— А его после лобстеров и устриц пронесло, — Кристина оглядывается, — а я ему говорила, кушай, дорогой, мое оливье. Нет же! Накинулся на эту жуткую жуть! Вот после моего оливье он бы был огурчиком, но нет, сидеть ему на унитазе до вечера.

— Мама!

— Да я этот оливье весь вечер строгала!

— Зачем? У вас же повар?! — Михаил в ярости разворачивается к матери. — Повар, мама!

— Оливье должна уметь готовить каждая хозяйка, — Кристина улыбается и смотрит на меня. — А ты умеешь?

Я не успеваю ответить, как она говорит:

— Научу.

— Мама…

— Оденься, Миша! — повышает голос Кристина, — а потом мамкай! О, — она переводит взгляд на тарелку, — омлетик. Какой симпатичный.

Ставит банку оливье на стол, берет вилку, а я коршуном кидаюсь в ее сторону. Хватаю тарелку с омлетом и отскакиваю к холодильнику.

— Жадничаешь?

— Его лучше не пробовать…

— Почему? — скидывает шубу на стул и шагает ко мне с вилкой. — Отравила?

— Пересолила.

— Дай попробую.

Кружим вокруг обеденного стола. Я пячусь, а Кристина с улыбкой напирает на меня:

— Маленький кусочек, Настенька.

— Покушайте лучше салатик.

— А я хочу омлет. Я от тебя не отстану. Дай попробовать.

Останавливаюсь, протягиваю тарелку, и Кристина подхватывает маленький кусочек моего кулинарного изыска. Отправляет в рот, причмокивает и прижимает пальчики с аккуратными ноготками ко рту:

— Да ты, милая, влюбилась по уши, — хватает салфетку и сплевывает. — Но текстура нежная.

— Спасибо…

— Ничего, позавтракаем оливье, — Кристина смеется и лезет в шкафы за тарелками.

— Мне бы тоже не мешало одеться, — отступаю, возвращаю омлет на стол и пячусь в гостиную.

Кидаюсь в прихожую. Своей пижамы не нахожу. В панике хватаюсь за волосы. Не побегу я в футболке и трусах по морозу. Да и пижама так себе защита от холода, но хоть что-то. Бегу вверх по лестнице, врываюсь в спальню к Михаилу и вскрикиваю:

— Где моя пижама?!

— Не знаю, — Михаил натягивает футболку.

— Мне надо домой! — кидаюсь к телефону, а он не реагирует. Разворачиваюсь к Михаилу. — Одолжите телефон. Я вызову такси.

— Нет.

Я вспыхиваю жутким смущением. Я и он… О, господи! А потом его мама… Все видела!

— Мама и тебя отправила одеться? — вопросительно приподнимает бровь.

— Я сама…

— Никакой пижамы, Настюша, — ныряет рукой на полку шкафа и кидает мне тонкие хлопковые штаны. — Затянешь шнурок, штанины закатаешь.

— Я не могу, — цежу сквозь зубы. — Я не спущусь! Там ваша мама собирается кормить нас оливье.

— Мы можем уже на ты, Настенька, — Михаил подплывает ко мне и скалится в улыбке, — и да, оливье придется скушать. Очень не советую препираться с моей мамой. Она чудовище.

И “чудовище” сказано ласково и тепло, что меня на секунду обескураживает, и я подвисаю. Михаил пользуется моим замешательством, обхватывает лицо ладонями и целует. Напористо и нагло.

— Вы в