Он уже почти заснул, уже погрузился в блаженные, самые сладкие воды первого сна, как вдруг что-то вытолкнуло его на поверхность. Он открыл глаза и увидел силуэт ангела, стоящего у него в ногах. Что это ангел, мальчик догадался по смутному очертанию крыльев, сложенных за его плечами. На фоне окна голова ангела светилась по контуру. Наверное, из-за лампочек, украшавших буквы на той стороне канала.

Мальчику стало страшно, он отвернулся к стене, зажмурился и перестал дышать. В голове у него сильно зашумело, и внутри стало что-то стучать возле самого горла. «Не бойся, это сердце, – потом объяснила мама. – Прежде ты его просто не чувствовал». Когда мальчик заставил себя открыть глаза и посмотреть, ангела уже не было.

В тот учебный год, когда отец ушел на Финскую войну и погиб, мальчик был уже в третьем классе.

В конце зимы у них случилось ЧП: из сумки, забытой учительницей, кто-то во время перемены выкрал зарплату. Мальчик сознался, что это сделал он.

Сознаваться оказалось не трудно. Трудно было, когда собрали весь класс, и в присутствии директора и завуча началось дознание. Опрашивали каждого: где находился и что делал, поминутно. Фамилия мальчика находилась ближе к концу списка. Никто не сознавался. Но ведь кто-то украл? Так, может быть, виноват именно он? Может быть, он сделал это неосознанно, как бы во сне, и просто забыл об этом?

Мальчик шаг за шагом представил себе, как отделился от гудящей в рекреации толпы однокашников, как зашел в пустой класс. Солнце светило прямо в окна. Форточки были открыты, и холодный воздух клубами пара проникал в помещение. Все это мальчик помнил необыкновенно отчетливо. Он помнил ряды парт, учительский стол на маленьком возвышении, о которое он всегда спотыкался, выходя к доске. И лежащую на стуле коричневую сумку. И еще он помнил голубей. Они толклись на подоконнике и страшно урчали.

Когда его спросили, куда он спрятал кошелек, ведь прошло всего два часа, и никто из школы не выходил, он ответил, что из форточки уборной бросил его своему знакомому мальчику, с которым состоит в одной организации. Времени, чтобы придумать ответ, у него не было, и он сказал первое, что пришло на ум. Это звучало убедительно, ведь говорили же по радио: все преступники состоят в организации.

Мальчик и сам не понимал, зачем сознался. Может, потому что знал, что виноват.

Директор школы внимательно посмотрел на мальчика и велел подойти. «Да у тебя жар, – сказал он, пощупав его лоб, – ступай-ка домой».

Вечером его забрали в больницу с диагнозом скарлатина. Он лежал в отдельном боксе, голова у него пылала, бабушка сидела возле кровати, ее слезящиеся глаза были близко-близко от его лица, а рядом, тоже в отдельном боксе, умирала девочка. То, что девочка умирает, он понял по тому, каким голосом она просила: «Дайте камфары! Скорее, дайте камфары!» И еще, очень звонко: «А где мой пионерский галстук? Принесите его!»

Про галстук было самое главное, он хорошо понимал умирающую девочку. Это и для него было важно, ведь уже скоро, двадцать второго апреля, их класс должны принимать в пионеры, и, значит, его не примут за дело.

Пока он болел, к маме приходила учительница, и сказала, чтобы они не волновались: настоящих воров нашли: кто-то из учителей увидел в магазине, как двое его одноклассников закупали консервы, копченую колбасу и сухари, чтобы «бежать на войну».

__________

– Соня! Ты говорила с дядей Гриней?

Славик решил, что начнет разбираться с новонайденными семейными реликвиями с малого, то есть с челюсти, которая в данный момент лежала в серванте, в розетке для варенья.

– Я оказалась права, Славочка. Челюсть дяди-Гринина. Он привез ее из Европы.

– Звучит красиво. И что, он ограничился этой информацией?

– Нет, Славочка, конечно не ограничился.

– Ну так, может, мы перестанем переговариваться через стену?

Жена тихо рассмеялась, закрутила в кухне краны и пришла в комнату.

Не то чтобы Славику очень хотелось знать историю дяди-Грининой челюсти. Но это расследование хоть как-то отдаляло его от основного, неумолимо на него надвигавшегося расследования: что значила для его семьи и для него лично тетрадь в коричневой кожаной обложке.

– Сначала он не понял, о чем речь. А потом удивился, что челюсть сохранилась.

– Откуда она у него?

– Купил. В Варшаве, в сорок пятом.

– Больше там ничего не было, что ли?

– Не знаю… Они туда после восстания вошли.

– Какое восстание в наступающих войсках, Соня? И вообще, какое восстание? Что он тебе наговорил?

Сонечка обиделась, отвернулась, как всегда делала, собираясь заплакать.

– Вот и позвони ему сам. Ты же знаешь, я могу напутать.

– Ну хорошо. Не сердись. Что он еще рассказывал?

– Он, Славочка, рассказывал, как его мотострелковая дивизия в составе Первого Белорусского фронта под руководством маршала Рокоссовского… – Сонечка говорила, подняв глаза к потолку, точно урок отвечала… – Да, кажется, я правильно все запомнила, – как его дивизия вошла в Польшу. И дошла до Варшавы. – Славик удовлетворенно кивнул, и Сонечка продолжила: – А потом они с августа сорок четвертого по январь сорок пятого стояли под Варшавой, на другом берегу Вислы.

– То есть как «стояли»? Полгода стояли? Он так и сказал?

– Да, так он сказал. А за это время в Варшаве началось восстание против фашистов. И что-то страшное там было.

Славик этот фрагмент отечественной истории или не знал, или напрочь забыл. Собственно, помнить или знать историю было никогда не обязательно. Чувство общего величия заменяло память.

– И дядя Гриня стоял и не вмешивался?

– Не вмешивался. Но когда он говорил мне про все это, он такое произнес, такое, что повторить невозможно. И даже не извинился, что перед женщиной ругается.

– А потом?

– Потом Рокоссовского сменили на Жукова. Взяли Варшаву. Там, в руинах, жизнь все-таки теплилась. И вот ходил как-то дядя Гриня с товарищем своим, однополчанином, по городу. Смотрят – рынок, и на нем идет кое-какая торговля. Скорее и не торговля, а мена. И там дядя Гриня увидел человека. – Сонечкины глаза округлились, в интонациях зазвучали эпические нотки. – Человек тот сидел на расстеленном старом одеяле, а перед ним стоял раскрытый чемодан. На поднятой крышке было приделано зеркальце, узенькое такое. А сам чемодан был доверху полон зубными протезами. Дядя Гриня сказал, что, только приблизившись, понял, что это протезы. Издалека он решил, что человек продает битые чашки. И вот люди останавливались, примеряли протезы, клали назад, еще примеряли. Кто-то покупал. Тот, который продавец, он то ли сказал, то ли показал знаками, не знаю, но в том смысле, что человеку хоть два камня в рот закинь, так он ими пищу перетирать будет. Ну, дядя Гриня купил у него несколько протезов. Может, для друзей. На будущее. – Сонечка достала из серванта протез, покрутила в руках. – Этот, видать, никому не подошел.