– В уме не укладывается, – тихо сказал Макэвой. Шея, лицо его были красными от напряжения. – Почему ее? Почему здесь? Почему теперь? – Он взмахнул похожей на лопату пятерней. – И зачем?

– Мир жесток, – пожала плечами Тремберг.

Макэвой, не поднимая головы, гладил обложку Библии.

– Глава и стих, – прошептал он.

– Ее звали Дафна Коттон, – заговорила Тремберг уже не таким скребущим голосом, будто скорбной сцене удалось смягчить ее. – Пятнадцать лет. Четыре года прихожанка этой церкви. Приемный ребенок…

– Не так быстро, – попросил Макэвой. У него логический склад ума, но разбираться в деталях куда проще, если те занесены в блокнот по порядку. Ему нравится процесс следствия, стройность последовательных заметок. Но из-за боли в голове и тумана в сознании он не знал, что именно удержится в памяти. – Дафна Коттон, – повторил он. – Пятнадцать. Удочерена. Она местная?

Тремберг с недоумением глянула на него:

– Сержант?

– Здесь у нас черная девочка, детектив-констебль Тремберг. Может, она родом с другого континента?

– А ведь и верно. Не имею понятия.

– Ясно.

Оба разочарованы в себе и друг в друге. Макэвоя беспокоило мелькнувшее слово – «черная». Не стоило ли воспользоваться профессиональным арго? Может, вообще не нужно упоминать цвет кожи? Это профессионализм или обычный расизм? В полиции найдется еще пара человек, кому свойственно обременять себя подобными сомнениями, но если бы не Ройзин, умеющая успокоить, Макэвой давно бы нажил язву, изводя себя такой чепухой.

– Итак, – он еще раз оглядел тело девушки и перевел взгляд вверх, к церковным сводам, – что сказали свидетели?

Тремберг сверилась с блокнотом.

– Она служка, сержант. Из тех, что несут свечи во время шествия. Сидят перед алтарем, пока идет служба. Принимают посох, который протягивает священник, и убирают подальше. В общем, сплошь церемонии и пышные жесты. Большая честь, надо думать. Она занималась этим с двенадцати лет. – Неприкрытый сарказм в голосе Тремберг не оставлял сомнений, что ее собственные религиозные убеждения недалеко ушли от агностицизма.

– Не часто посещаешь воскресные службы? – с усмешкой спросил Макэвой.

Тремберг фыркнула:

– В моем семействе, сержант, воскресенья были для другого таинства – «Формулы-1». Правда, соблюдали мы их истово.

В дальнем конце центрального прохода под внезапным порывом ветра хлопнула дверь, и в ритмичных вспышках синих огней Макэвой успел заметить надгробные камни и ворота, рождественские гирлянды и полисменов в форме. Он ясно представил происходящее. Сумерки. Констебли в желтых дождевиках приматывают сине-белую ленту оцепления к кованым воротам. Выпивохи из паба напротив глазеют поверх ополовиненных кружек, а автомобили едва не сталкиваются перед церковью, скрежеща тормозами; взволнованные водители выскакивают к домочадцам, топчущимся на заснеженной площади, чтобы увезти их наконец прочь от пережитого ужаса.

– Значит, убийца точно знал, что найдет ее здесь?

– Если целью была именно Дафна, сержант. Жертву он мог выбрать и случайно.

– Справедливо. На обратное что-нибудь указывает?

– Пожалуй, нет. Хотя у меня есть показания Юэна Лича, который вспомнил, как нападавший оттолкнул двух других служек, чтобы добраться до нее, но в такой суматохе…

– А остальные что говорят?

– Ничего определенного. У алтаря неожиданно возникла чья-то фигура, и уже в следующий миг подозреваемый повалил девушку и принялся ее кромсать. Может, что-то прояснится, когда свидетели соберутся с мыслями, но им потребуется время.

– Патрульные молчат? Никто не видел убийцу?

– Как в воду канул. Слишком ветрено для вертолета, да и поздно уже. Но, учитывая кровь, которой он был залит, кто-то мог запомнить…

– Хорошо.

Макэвой посмотрел на Тремберг. Если сравнивать с Ройзин, внешность Хелен особо примечательной не назовешь, но, на вкус Макэвоя, таким лицом запросто мог бы заинтересоваться художник. Тонкие, эльфийские черты и круглая голова – как ужин гурмана посреди простецкой тарелки. Высокая и атлетичная, на вид тридцать с хвостиком, одевается неброско, не выставляет себя ни объектом вожделения для коллег-мужчин, ни соперницей для женщин с более агрессивным складом ума. С нею не скучно, она предприимчива, умеет ладить с людьми и, хотя едва заметное подергивание уголков губ выдает ее охотничье возбуждение, Макэвою нравится апломб, которым она маскирует волнение.

– А ее близкие, они были в церкви?

– Нет. Хотя обычно приходят. Причетник сказал, они друзья церкви, что бы сие ни значило. Во всяком случае, сегодня Дафна была одна. Родные высадили ее неподалеку, домой собиралась вернуться самостоятельно, – по словам другого служки, парнишки постарше. Хочет стать священником. Или викарием. Не знаю, в чем там разница.

– Но им сообщили? Родители знают?

– Да, сэр. Мы уже связались с семьей. Я решила, ты захочешь пообщаться с ними сразу, как только очухаешься.

Макэвой скупо усмехнулся. Он доволен, что успел подняться: останься он сидеть, колени уже запрыгали бы от чувства, которое человек не столь педантичный назвал бы «волнением». Но это вовсе не нервы. Это предвкушение. Он желает знать, кем была Дафна Коттон. Желает знать, кто убил ее и почему. Хочет понять, как вышло, что лезвие мачете миновало его самого, Эктора Макэвоя. И почему в глазах убийцы стояли слезы. Желает доказать, что ему по силам разобраться в этом деле, что он больше чем просто «коп, скинувший Дуга Роупера».

Макэвой оглядел церковь, это величественное, вселяющее благоговейный трепет пространство. Останется ли оно прежним? Смогут ли прихожане вновь занять свои места на скамьях и не вспомнить, как из рядов паствы выскочил убийца и расправился с девушкой в тот момент, когда она, со свечой в руках, служила в храме?

Он зажмурился. Провел ладонью по лицу. Вновь открыв глаза, увидел перед собой гигантского золоченого орла со сложенными крыльями. Задумался о значении образа. Что делает здесь орел – у края нефа, повернутый к готическим ступеням, ведущим на кафедру? Интересно, кто поставил здесь птицу и зачем? Мысли мелькали все быстрее. Значит, так. Убийство в церкви, за две недели до Рождества. Он невольно сморщился, вспомнив, как менее двух часов назад пение церковного хора выплескивалось на площадь, согревая сердца всем, кто его слышал. Что должна была ощутить Дафна Коттон в те кошмарные секунды, когда объятия веры, хранившей ее саму и других прихожан, пробил холодный клинок?

– Машина уже ждет, сержант, – нетерпеливо сказала Тремберг. – Бен Нильсен мчится сюда, чтобы организовать опрос свидетелей. Мы вызвали детских психологов, которые поговорят с мальчишками из хора. Кажется, у них был наилучший обзор, у бедняжек…

Макэвой направился было к выходу, но тут во внутреннем кармане ожил мобильник. Дрожь в руке выдавала растущую тревогу. Самому надо было связаться с начальством! Доложить обстановку, привязать свое имя к расследованию этого дела. Но, пока балом правила неопытная детектив-констебль Тремберг, сам он валялся на носилках в «Скорой помощи».