Тому, кто не жил в XVIII веке, неведома сладость жизни.

Мобер — это мэтр Альберт. Мэтр Альберт — это Альберт Великий[22]. Альберт Великий говорил, что Лишение созерцания Божия есть самая страшная из адских мук. Существуют три адские кары — Телесные муки, пытка Вечностью и Лишение созерцания Божия. Телесные муки состоят в беспредельном страдании, коему подвергаются все пять чувств грешника. Пытка Вечностью заключена в нескончаемости этого страдания с того момента, как грешника обрекли на него. Лишение созерцания Божия есть утрата надежды на встречу с Богом, на рай, на милосердие, на присущность, на утешение, на передышку, на возврат к земной жизни.

Утрата надежды — вот проклятие всех проклятых.

«Мне не на что надеяться, я осужден навечно» — вот что может сказать проклятый.

В Иране лишение созерцания Божия называют словом duzokh. Что означает: «Время, остановившее свой бег». Предвечный изрек грешникам: «Три дня будут для вас как тысяча лет»[23]. Такова Божья кара — остановленное время.

Бывают болезни, при которых время перестает существовать. Вот старуха сидит на кровати, свесив ноги. Скомканная рубашка задралась до груди, и видна скудная серая поросль, не скрывающая дряблого лона. Глаза ее полны слез. Седые волосы растрепаны. Спина содрогается от беззвучных рыданий.

Нужно подойти к ней тихонько, чтобы не испугать. Сперва взять за руки и утешить, поглаживая ее руки. А уж после прикрыть ее наготу.

Беллерофонт был первым меланхолическим героем в мире древних греков.

Гомер пишет о нем в «Илиаде»:

Став напоследок и сам небожителям всем ненавистен,

Он по Алейскому полю скитался кругом, одинокий,

Сердце тоскою круша, убегая следов человека,[25]

Вселенская меланхолия заключена в этих стихах, написанных или продиктованных Гомером. Страх преследования, тяга к уединению, агнозия, мизантропия. И, главное, тоска, пожирающая сердце, — так дикий зверь безжалостно пожирает свою добычу. Я никогда не мог оставаться глухим к нежданному зову одиночества и безмолвия, сулящему спасение от близости человеческих существ, с их криками и ревом, квохтаньем и топотом, марширующих стройными рядами вперед, чтобы убивать, или сбивающихся в буйную толпу, чтобы поглядеть, как убивают. И лишь в редчайших случаях я неосторожно медлил с уходом. Те, кто видел мои попытки внезапно скрыться от людей, ошибочно по лагали, что на это паническое бегство меня толкает страх. Увы, это хуже, чем страх — это ощущение близости человечества.

Solitudo — старинное латинское слово, означающее «пустыня».

Зов одиночества — один из самых притягательных голосов, который любые человеческие сообщества посылали человеку.

Одиночество — это универсальный опыт. Опыт, который гораздо древнее общественной жизни, ибо всякая первая жизнь в первом царстве была одиночной.

Святой Августин писал: «Жизнь до рождения была опытом».

По-китайски слова «читать» и «одинокий» звучат одинаково.

Одинокий с Одиноким.

Открывая книгу, он открывал дверь мертвым, приглашая их войти. Он уже не знал, находится ли он на земле.

В 840 году губернатор округа прибыл с инспекцией в монастыри северных провинций. Настоятель, аббат Обаку, ничего не скрыл от губернатора. Он предъявил ему все документы и счета своей администрации, не утаив ни одного. Ответил на все вопросы, заданные губернатором. Провел его по всем монастырским помещениям. Наконец вошли они в большой зал, увешанный портретами всех скончавшихся аббатов-настоятелей с самого основания монастыря. Тут сели они полукругом, и гости принялись оглядывать стены. Сперва все молчали. Потом губернатор указал на портрет последнего аббата, висевший на стене. И тихо спросил настоятеля:

— Где он?

— Это наш последний покойный настоятель, — отвечал ему Обаку.

Но губернатор еще раз спросил, повысив голос:

— Я прекрасно вижу его портрет. Я хорошо знал его при жизни. Мне известно, что он умер. Портрет отличается сходством с оригиналом. Но я спрашиваю: где он?

Отец-настоятель молчал, затрудняясь с ответом.

Губернатор задал тот же вопрос, на сей раз совсем громко:

— Где он?

В смятении отец-настоятель Обаку повернулся к сопровождавшим его монахам, надеясь, что они помогут ему.

Но те потупились, не зная, что сказать.

Губернатор округа в четвертый раз выкрикнул свой вопрос громовым голосом.

Все монахи сидели, уткнув головы в колени.

В зале с портретами воцарилась тягостная тишина.

Губернатор, сурово нахмурившись, упрямо ждал, не желая прекращать эту пытку молчанием. Но тут отец-настоятель вспомнил про одного странного монаха, недавно принятого в монастырь; этот монах с утра до вечера подметал двор. Аббат велел послать за ним. Монах так и вошел в зал с портретами, держа в руках свою метлу. Его подвели к губернатору округа. Тот поздоровался с ним и сказал:

— Преподобный, эти господа, здесь сидящие, не удостаивают ответить на вопрос, который меня интересует. Не будете ли вы столь добры сделать это вместо них?

— Каков же ваш вопрос?

— Я хорошо вижу того, чей портрет висит перед вами на стене. Я хорошо знаю, кто на нем изображен. Это портрет умершего настоятеля, предшественника господина Обаку в вашем монастыре. Я любил этого человека. Но я хочу знать: где он?

Тогда монах прошептал:

— О, губернатор!