назад и отошёл в сторону… Куча, просто куча оружия виднелась из проделанной в грунте дыре.

«Гхмг… — сказал Гора. — Ладно, возьмём пять штук с собой. Остальные оставим здесь — чумы сюда всё равно не спустятся…»

«И всё?» — Николай обалдел и, очевидно, многое напланировал, так что такой ответ его сваливал наповал. Теперь его можно было обмануть, либо убить — что он задумал, он уже не мог не сделать.

Гавриил выбрал первое: «Нужно подготовиться. Я обещаю, мы восстанем, но для этого нужно время. Потерпишь? Ради меня».

Авторитет настолько сильный харизматический, с таким никто поспорить не мог, а, если уж он что попросил, уважение заставит сделать. Гора, он как отец.

«Командир», — послышалось сверху от Константина.

«Что?» — голос принял обычные не столь «харизматические» формы.

«К нам пожаловал А1. Сам».

Пять минут, в течение которых Гора добирался до второго сектора, вылились в глубокие раздумья: народ и правда нуждается в свободе как в солнечном свете, который тоже не разрешают видеть вдоволь, и самое главное — когда-нибудь он это получит. Гавриил, не переставая, привязывал ко всему этому сына и невестку: так хочется, чтобы они были свободны, а его внук и вовсе не знал рабства.

Сектор номер два — это канцелярия. Здесь всё считают, всё докладывают, а для отдельных совещаний, коих было ну совсем мало (А1 действительно редко спускался вниз — дышать трудно для непривыкшего), было отдельное помещение, хотя и целиком пустое.

К приходу Гавриила со своим замом все остальные были уже на месте, включая и самого Павла Пожарина. Все, кроме А1, уважительно кивнули, Волин даже, улыбаясь: всё-таки приятный мужик.

«Ну вот, когда все собрались, я могу сказать, в чём дело… — всем было видно, насколько трудно ему говорить, и как он жадно хватает воздух. — Я готов взять с собой наверх десятерых ваших людей. Я ошибался в них. Чумы — сволочи, они должны умереть. Они…»

Первым не выдержал болтовни Доминик: «Ты бы лучше объяснил, что сегодня происходит. Мои пашут как проклятые, а на ночью им не дают поспать и выгоняют на работу. Нам нужен отдых. Это что, нужно письменно объяснять?»

Разумеется, масла подлил его зам Петр: «Им не письменно надо объяснять, а в практической форме. Меж глаз бить надо!»

Голушко и Прескович, командир и зам сомы № 647, дружно матернулись, но по делу.

«А нам сколько грузить прикажешь? Двадцать четыре тонны? — недоумевал Дубровский. — Ты эту цифру понимаешь? Или это кто-то пошутил?»

«Не… Они лишены чувства юмора. — вмешался Георгий. — Я им уже пытался потравить пару анекдотов. Подумали, что я спятил… А анекдот про Штирлица, могу сейчас рассказать».

«Это Манхр. — попытался остановить натиск в свой адрес Пожарин. — Всё он».

Волин рассмеялся от чистой души: «Да нет, Штирлица звали Макс фон. Только он русский… В общем, тебе не привыкать к таким тонкостям. Только вот он был русским от рождения. А ты стал чумом уже в процессе». Остальные, кроме Горы, высказали Пожарину в кратце всё, что о нём думают. «Кратца» хватило, что тот пожелал испариться — правду можно долго не пускать, но, если она уж вылезла, обратно не вернётся.

«Поясни, чем он виноват?» — после слов Горы все замолчали.

«Ему… Ах, ему… — Пожарин застрял от колен до шеи. — Ему пришло сообщение от броза. С обвинением».

Поскольку каждое слово выдавливалось как признание, а ждать мало кто хотел, Доминик начал подбадривать его возгласами «Молодец», «Ну», «Давай ещё», «Не сдавайся», «Вперёд».

Получилось вот так: «Ну, ну, вперёд. — В коррупции. — Молодец. Давай ещё. — Ему сказали, чтобы… эээ… — Давай ещё. Не сдавайся. — Чтобы он вернул. Всё вернул. — Ещё. Ещё! — Вот и всё. — Ну, нет».

Под конец безумной речи Доминик изобразил крайнее недовольство, а Петр, сложив губы, сочуственно покивал головой.

«Да надо его замочить», — как бы делая вывод, из своей части диалога, сказал Доминик.

«Да он не жидец», — вывел его зам.

«Мне он тоже надоел», — подтвердил Дубровский.

«А может…» — начал было говорить А1, но тут ему помешал Голушко: «Заткнись. Тебя не спрашивают», — по-другому, как не стыдно признаться, язык не поворачивался сказать.

Пожарин заткнулся. Посмотрел на свою нашивку, где белым по чёрному был вырисован номер, в конце которого стояли символы «А1», и вот так вот заткнулся. Он мог прямо сейчас вызвать охрану, как он раньше уже делал, и сказать им расстрелять любого за неподчинение ему, неследование иерархии, что в чумной империи было сродни ереси, мыслях об убийстве карака, которые, хоть и он подал — чём угодно; ведь его послушают, он «А1», выше их. Но он не сделал этого. Не смог. Он видел их лица: исчерневшие, грязные, напряжённые от беспокойства за своих подчинённых и знал, что его лицо не измучено, не испачкано и на самом деле не заслуживает таким быть. Пожарина никогда и не любили, а он, зная это, восторгался чумами, которые его ненавидели, даже больше других людей. А когда чумы отвернулись от него, показали, что он для них инструмент, он решил «поменять сторону». Но кому такой человек, кроме мамы, нужен.

Сейчас в кабинете почти все были недовольные, полусонные и злые от этого. После тяжёлой работы они поспали всего три часа.

Попробуйте разбудить человека, а потом спросить о его отношении к вам в данный момент времени — если это не ваш ближайший родственник, то, скорее всего, ответ последует «негативный». Разбуди медведя раньше времени, и он станет ходить по округе и убивать всех, кто попадётся, и не потому, что он такой плохой, а потому что нарушили его режим. Нарушили режим — нарушили систему. Нарушили систему в одном месте — нарушили везде.

Присутствующие же заведовали ещё и несколькими сотнями людей, о каждом из которых они не переставая думали.

Пожарин отлично чувствовал всё это, особенно сейчас, когда оказался с ними наедине. Наедине реальность сама, без вызова, лезет наружу.

После двухминутного восклицания всех, кроме Гавриила, по поводу происходящего всё приостановил Волин вопросом: «Гора, а ты что молчишь?»

Гавриил взглянул на Доминика: «Ты прав. Его надо убить».

Командира 381-ой сомы здесь все знали прекрасно, и ещё лучше знали его наставления по поводу того, что чумов сейчас убивать нельзя, ведь за каждого из них убьют десяток наших, ужесточат режим и ещё Бог знает чего; такого ответа никто не ждал.

«Ты что, решил сменить свои позиции. Или это волинский юмор», — спросил Дубровский.

«Нет. Позиции те же. — продолжил говорить Гавриил. — Но Манхр сейчас для нас опасен. Потому