— Когда Квинн послала сообщение в Атлантиду, она указала, что члены культа проводят свои обряды в пентхаусе в гостинице Бостон Харбор, которая находится в этом здании. — Он указал на секцию многоэтажной арки, охватывающей огромный участок.

Алексиос прищурился.

— Причудливая роскошная гостиница для проведения их извращенных игр. Что дальше? Белый дом? Может, спальня Линкольна?

— Авраама Линкольна стошнило бы от слабака, который сейчас занимает его офис, — сказал Бреннан, его абсолютно спокойный голос даже намека не имел на то, разделяет он это чувство или нет. — Хотя нет никаких доказательств, что президент Уоррен примкнул к Отступникам.

Кристоф откинул голову и рассмеялся.

— Да, кто хочет присоединиться к культу, преданному поиску сексуального наслаждения через сильную боль, если вы уже женаты на такой суке, как Первая Леди этой страны?

— Возможно, в данный момент нам надо оставить политические дискуссии, — сказал Бреннан с командным намеком в спокойном голосе. — Мы воины Посейдона, и не наше дело рассуждать о людях и их выборе лидеров, хоть их выбор нам может очень сильно не нравиться. Наши честь и долг защищать их от хищников, которые прежде держались в тени ночи.

— Правильно. Долг Атлантиды — защищать чертовых овец, пригласивших на ужин волков, — насмехался Кристоф. — За десять лет с тех пор как оборотни и вампиры раскрыли себя человечеству, они захватили власть. Вампиры в Конгрессе, а теперь еще в Британском Парламенте. Оборотни контролируют СМИ. Они ходят везде, как будто им принадлежит здесь всё. О, подождите — они.

Кристоф прорычал фразу на древне-атлантийском и опустил руку вниз. По его команде в воздух поднялся столб вспенившейся воды, поднялся достаточно высоко, чтобы намочить их ботинки, прежде чем Кристоф отпустил его.

Алексиос заскрежетал зубами от желания сделать выговор молодому воину. В конце концов, Кристоф всего лишь делал вид, что переживает, тогда как остальные переживали это все на самом деле.

— Для этого сейчас нет времени. Эта секта может знать что-нибудь, что может помочь нам найти Джастиса. Это все, что заботит нас сегодня. Миссия состоит в том, чтобы выбить это из них, любым способом.

Когда три воина, обратившись в мерцающий туман, тихо взлетели к крыше, Алексиос отодвинул в сторону ядовитые воспоминания о времени, когда сам был пленником Анубизы. Воспоминание было таким бледным и бессильным словом, так или иначе; это больше было похоже на совершенный обратный кадр[6]со светом и звуком, которое иссушало его тело и ум. Почти как если бы он снова и снова терпел удары ее кнутов с металлическими наконечниками или агонию ее умственного насилия.

Два года заключения у богини вампиров, в уплату за, как она считала, то плохое, что ей сделал Посейдон так давно, что любая память об этом была потеряна в водах времени. По крайней мере, для любого смертного.

У богинь была очень, очень долгая память.

Два года балансирования на краю смерти и далее, снова и снова и снова. То, что он выжил, было доказательством не его силы или храбрости, а скорее того, насколько он находился далеко в ее списке приоритетов. Она не часто находилась поблизости, чтобы поиграть с ним в свои извращенные игры, а иначе он был бы мертв.

Или хуже, чем мертв. Жалкая игрушка, действующая по ее требованию. Человек не смог обыграть богиню, в конце концов. Даже человек, который к тому же был Атлантийским воином.

Когда воспоминания рябью прошли по его душе, он заставил себя сфокусироваться. На миссии. На Джастисе — его собрате и друге. И пытался не задумываться, осталось ли от Джастиса что-нибудь после долгих четырех месяцев очень личного внимания Анубизы.

Им потребовалось всего несколько минут, чтобы найти нужное окно на верхнем этаже гостиницы. Из-за бесстыдства или эксгибисционистских наклонностей его обитателей, занавески на окнах были не задернуты. Он почувствовал, как кривятся его губы, когда он смотрел сквозь призрачное отражение своего изуродованного лица на стекле, на сцену прямо из произведения, которое мог написать Данте.

Гостиничная мебель, вероятно высокого качества и очень дорогая, была отодвинута к стенам, чтобы освободить пространство в центре комнаты. Множество обнаженных, покрытых потом тел, скрутились и изогнулись в невозможных позах. Двигающиеся по кругу фигуры нескольких отступников, облаченных в красные накидки, перемещались от жертвы к жертве. Каждая фигура в красном облачении держала кнуты и другие стальные орудия для более темных целей, которыми они хлестали, нанося точные удары.

Самой худшей частью было то, что в этом был специальный ритм: хореографическая боль в извращенном танце.

Кровь, капающая с каждого игрока и впитывающаяся в ковер бледно кремового цвета, была поразительно живой и почти слишком яркой, чтобы быть настоящей. Но пока Алексиос наблюдал, фигуры в красном рассекали новые глубокие раны в плоти, заставляя нагих людей кричать и корчиться на полу.

Алексиос прорычал древнее ругательство на своем родном языке и вернулся в свою телесную форму, все еще скрытую тенями, так что те, кто были в комнате, не видели, как он выхватил свои кинжалы.

Мысли Бреннана пронеслись по воздуху к Алексиосу, останавливая его в движении. «Держись, Алексиос. Мы ждем их лидера. Эти люди реагируют не так, как ты можешь подумать, и в любом случае не поблагодарят нас за вмешательство, так что, ворвавшись сейчас, мы получим отрицательный результат».

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Им же кожу раскромсали этими кнутами. Я бы сказал, что сейчас как раз подходящее время для некоторого вмешательства, — Алексиос повернулся, сохраняя голос ровным.

Кристоф материализовался рядом с ним, его глаза уже жарко горели с силой.

— Глянь-ка на больных ублюдков, Алексиос. Они наслаждаются этим. — Алексиос повернул голову, чтобы посмотреть на людей, корчащихся от боли на полу.

— Они не …

Но затем он остановился, слова застыли у него на губах. Он достаточно навидался отступников за время своего заключения. Они сделали культ из сексуального удовольствия через боль — свою и других людей.

Но худшими из них были кровососы, как темная богиня, которой они поклонялись. Часть ее кровавой стаи.

Эти были людьми.

Люди. И они трахались друг с другом, истекая кровью, прямо там на ковре.

Алексиос почувствовал, как внутри него разлилась желчь.

— Посейдон, спаси нас. Это самое отвратительное из того, что я когда-либо видел за долгое…

Кристоф оборвал его.

— Каждому свое, Алексиос. Только потому, что ты не наслаждался тем, что делала Анубиза, чтобы покрыть шрамами твое хорошенькое личико, не значит, что некоторые из нас не любят иногда грубую игру.