убивает. Лучше бы остался дома и шатался вечерами по тавернам. К чёрту деревенщин с их клятым лесом и моими родственниками, о которых почему-то никто мне не хочет говорить.

Я прошёл в основную комнату, там, в паре шагов от входной двери, стояла жена Свенлика и улыбалась.

— Доброе утро, мадам, — обратился я к ней. Нечто в улыбке пухлой женщины меня нервировало, некая натянутость, маленькие глазки бегали по комнате, стараясь уйти от прямого контакта с моим взглядом.

— Я накрыла на стол, кушайте, молодой человек. Муж скоро придёт. Он отлучился, — женщина сделала паузу, — по делам, — голос хозяйки оказался высокий и дребезжащий. Как будто где-то в этой туше сидела маленькая девочка и вещала из глубины колодца. Говоря это, она медленно пятилась к двери, переставляя одетые в резиновые сапоги ноги.

— А вы случайно не знаете… — не успел я договорить, как дверь за ней захлопнулась.

Завтрак остался в точности таким же, как и вчера: молоко, хлеб, сыр. Я отломил край хлеба и принялся медленно его пережёвывать, опёршись спиной о стол. Мысли хаотично ворочались в голове, нехотя соединялись одна с другой, выстраиваясь в хилые цепочки размышлений. Слишком подозрительно выглядело гостеприимство Свенлика, особенно человеку, привыкшему к жизни в месте, где обычно разговоры ведутся в агрессивной манере. Дело было даже не в этом, меня раздражало настойчивое избегание Свенликом разговора о Жистале.

Возможно, стоило посмотреть боковым зрением? То есть пройти дальше по дороге и посмотреть, на что я мог бы там наткнуться. Прогулка на свежем воздухе, что может быть лучше?

Я вышел навстречу утру. Оно встретило меня туманом, густо укрывавшим всё вокруг молочно-белым цветом. Я заворожённо двинулся вперёд по дороге, ботинки временами глубоко погружались в размякший грунт, раздавалось всасывающее чавканье, когда я переставлял ноги.

Из тумана массивными силуэтами выступали дома, но не целиком, рваными кусками. Я довольно быстро промок, поскольку крупная водяная взвесь пропитала и куртку, и хлопчатобумажную майку. Хорошо хоть ветра не было, иначе я бы давно продрог.

Однажды в таверне я услышал, что реальность существует лишь в наших головах; собеседник изрядно набрался, кажется, он работал профессором в местном университете. Он говорил, как мы создаём у себя в голове мир и людей вокруг на основе информации, полученной от органов чувств, и реальность каждого может разниться от человека к человеку. Да и можно ли быть уверенным, что он сам существует? В смысле как человек, с которым я в данный момент говорю.

Нет, похоже он не был профессором, пьянчужка, который хотел набраться за мой счёт. Пару рюмок я ему оплатил из чистого интереса.

Однако сейчас, на этой самой дороге, я склонен был ему поверить. Вот она, реальность: она появляется там, где я смотрю на неё, когда приближаюсь, и исчезает, когда я прохожу мимо, когда мой взгляд создаёт очередной корявый плетень и кусок покосившейся лачуги с поросшей бурыми пятнами мха крышей.

Наконец дорога пошла в гору, дома закончились. Посреди дороги я явственно видел промытый след от потока, стекавшего сверху. Внизу должна была образоваться лужа, но жадная почва поглотила всю влагу, отдавая лишь малую её часть в виде тумана.

Склон закончился, в лицо мне подул лёгкий ветерок, пробежав своими холодными пальцами по мокрой одежде.

Я обернулся. Низина, где стоял посёлок, являла собой одно сплошное белое озеро, от края до края клубился туман, скрывая дома и добрый кусок пространства над ними. Торчали щупальцами корни сосен, некоторые деревья опасно накренились вниз, их ветви уставшими прядями свесились над обрывом. Ещё пара таких ливней, и они упадут вниз, сорвутся, если не успеют вцепиться корнями в неверную почву.

Наверху тумана не было. Под хмурым небом, игриво задевая верхушки сосен и тоскливо подвывая, носился ветер. Дорогой мало пользовались, низкорослые папоротники вплотную подобрались к застарелым колеям. Меж них торчали пучки высокой травы, насыщенно-зелёной, тёмной, почти что цвета мха, устилавшего землю за зарослями папоротника.

Двигаясь по дороге, я с удовольствием вдыхал сырой свежий воздух. Дождь прибил, а может, и очистил лес — хотя бы на время — от запаха разлагающейся растительности.

— Не так уж плохо, когда тебе не пытаются описать всё, что ты и так отлично видишь, — я хмыкнул, вспомнив вчерашнюю экскурсию, проведённую импровизированным мэром.

Внезапно моё внимание привлекла прореха в сплошных зарослях папоротника слева от дороги. Тропинка неразличимо извивалась меж зарослей, уходила к деревьям выше по склону и скрывалась за ним. Я свернул с дороги и двинулся по ней, раздвигая влажные жёсткие листья.

Мягкий мох скрадывал звук шагов, я ощущал, как ломаются прогнившие ветки под ним. Лес словно бы не хотел, чтобы посторонние звуки вторгались в монолог скрипящих сосен.

Одолев пару подъёмов, я увидел ровную площадку в круге деревьев. С правого края возвышался в человеческий рост разрушенный остов некоего строения, похожего на каменную стену. Чуть меньший круг образовывали шесть менгиров, густо поросших мхом. В этом малом кругу, примерно шесть футов в диаметре, почву очистили от какой-либо растительности, и в середине на тёмно-коричневой земле виднелось чёрное пятно пепелища.

Подойдя ближе, я отметил черты, что угадывались под слоем мха на одном из менгиров. Я взял с земли высохшую ветку, обломал лишние сучья и принялся отковыривать наросшие пласты растительности с камня.

Время немилосердно исказило изображённую фигуру, но если приложить усилия, то можно было различить узкие прорези глаз, капюшон, раздутый в угрожающем жесте, два загнутых клыка, обломанных на концах, и язык, извивающийся и раздвоенный. Я отступил на шаг. Под ногой что-то звонко хрустнуло. Я опустил голову и всмотрелся во влажный пепел. Ночной дождь очистил обломанные белёсые края, зазубренности и округлости. То были кости, мелкие кости, похожие на птичьи. Я поворошил пепел веткой. На меня уставился маленький череп, то ли кошки, то ли небольшой собаки.

По позвоночнику пробежал холодок. Не похоже, что здесь устраивали пикник. Скорее некий культ сжигал мелкую живность на огне. Может быть, несчастные зверушки уже мёртвые попадали на костёр? Может, здесь просто утилизировали останки домашней живности, негодной к употреблению?

Последняя версия мне нравилась больше всего. Стоило придерживаться её хотя бы ради сохранения душевного спокойствия, ну и дабы не смотреть волком на местных. Волком? Похоже, их они истребили сожжением, как и всю местную живность. Ведь я не видел ни птиц, ни зверей. Но как едва ли сотня земледельцев способна уничтожить целую экосистему?

Слишком много вопросов, пора заканчивать свой отпуск. Родичи прекрасно жили и без меня, может, они ещё более сумасшедшие, чем эти,