В ответ отец Геннадий только развел руками и тут краем глаза заметил резво убегающего прочь через монастырские ворота посельского приказчика, которого распекал у трапезной полчаса назад. Сердито топнув ногой о деревянный настил мостовой и подобрав полы широкой рясы, он ринулся ему вслед, крича на ходу:

– Стой, ирод! Прокляну, щучий сын…

Вернулся келарь довольно скоро. Запыхавшийся, раскрасневшийся и расстроенный.

– Убег, сатана! – сказал сокрушенно. – Прямо из-под носа убег! Поймаю, ведь хуже будет. Чего бегать-то?

Впрочем, тут же лицо келаря опять приобрело добродушное выражение, он посмотрел на троих иноков и весело произнес, улыбаясь в густую и широкую бороду:

– Так что же, братья, надо вас на постой определять! Сейчас распоряжусь.

Отец Геннадий осмотрелся, кого-то выискивая среди толпы снующих мимо монахов, но, видимо, не найдя никого или передумав, обреченно махнул рукой и с сожалением добавил:

– Впрочем, не так думаю… Эти олухи все испортят. Веришь, отец Прокопий, ни на кого не могу положиться. Все сам!

После чего, перейдя на заговорщицкий полушепот, доверительно сообщил:

– Дам я вам, братья, самую лучшую келью в келейных палатах. Митрополиту такую келью не стыдно предлагать!

Отец Прокопий, переглянувшись с отцом Феоной и Маврикием, с сомнением произнес, оглаживая широкой крестьянской ладонью свои седые усы.

– Да зачем нам, отец Геннадий, суета эта? Мы простые чернецы и потребности наши самые скромные…

Но отец-келарь, пресекая всякие возражения, прервал старца энергично и требовательно:

– Не спорь, отец Прокопий. Я твой должник по гроб жизни. А потом, это мой монастырь. Я здесь хозяин, а вы мои гости. Так что возражений не принимаю. Прошу за мной, братья!

Отец Геннадий бодрым шагом направился к сводчатым аркам келейных палат, по дороге рассказывая что-то, по его мнению, увлекательное и интересное. Его спутники устало брели следом, не особенно вслушиваясь в рассказы добродушного келаря. Долгая дорога сказывалась, и желание отдыха пересиливало все даже простые правила вежливости. Впрочем, к чести своей, отец Геннадий и не требовал к себе особенного внимания, он просто трещал без умолку и этим вполне удовлетворял потребность в общении.

Отец Геннадий свое слово сдержал. Он разместил иноков в большой светлой келье на втором этаже монастырских палат, где кроме помещений для братии находились маленькая лекарня, аптека и братская богадельня. Кельи здесь считались лучшими в монастыре, во многом из-за того, что имели сквозной проход в гостевой корпус и могли служить пристанищем для приезжих особ знатного происхождения. Впрочем, когда в последний раз они служили таковыми на деле, отец келарь не стал пояснять и, убедившись, что у его гостей есть все необходимое, поспешно удалился, пообещав зайти за ними перед вечерней службой.

Разместившись со всеми удобствами в келье и зайдя в рухлядскую, чтобы привести в порядок свои одежды, изрядно поистрепавшиеся за долгий путь по дремучим вологодским и костромским лесам, Прокопий и Феона как-то не сразу заметили отсутствие своего неловкого и неуклюжего воспитанника. И если вначале это обстоятельство послужило для них лишь источником удивленных восклицаний и вероятных предположений, то спустя время, не дождавшись возвращения инока, зная способность последнего притягивать к себе неприятности, не на шутку встревожились. Оставив старца одного в келье, отец Феона пошел на поиски Маврикия. Имея достаточное представление о своем молодом подопечном, Феона догадывался, с чего следует начинать. Пройдя твердым шагом по узкому и длинному коридору мимо лекарни и богадельни, он подошел к низкой окованной железными скобами двери аптеки. Монах собирался уже войти внутрь, когда в дверях нос к носу столкнулся с обладательницей «колдовского» взгляда, которая еще утром обратила на себя его внимание. От неожиданности женщина вздрогнула, отпрянула назад, но, быстро оправившись от первого испуга, низко поклонилась, старательно пряча глаза, и почтительно произнесла грудным, бархатным голосом:

– Благослови, отче!

Отец Феона движением руки предложил ей подняться, сказав в ответ привычно и буднично, как говорил уже десятки и сотни раз всем праздным и истинно страждущим:

– Я не священник, дочь моя. Я не благословляю.

– Прости, честной отец! – разочарованно пролепетала женщина, снова потупив взор. После чего поспешно направилась по коридору в сторону гостевых палат.

– Бог простит! – произнес Феона, провожая ее задумчивым взглядом. – Скажи, а не тебя ли я видел утром в свите стольника Морозова?

– Меня, отче, – ответила женщина, не повернув головы, и скрылась за поворотом.

Феона не дал увлечь себя размышлениями над странностями в поведении женщины и, склонив голову, чтобы не удариться о низкий дверной косяк зашел в монастырскую аптеку.

Издревле повелось так, что монастырские аптеки помещались у внешних стен или входа в обитель и имели изолированные проходы извне. Делалось это для того, чтобы посетители не входили внутрь обители и не мешали инокам мирскими проблемами. Такие аптеки имели помещения для приготовления лекарств, склада или погреба, а также помещения для продажи снадобий и для приема больных. Но иногда аптеки помещались при монастырских госпиталях и богадельнях и находились внутри монастырской ограды. Именно такой была аптека Покровского монастыря. Помещением ей служила небольшая сводчатая келья, едва ли не четверть которой занимала странная печь со сложным устройством, напоминающим шлем, назначение которой Феоне было неведомо. Находился в келье еще и громоздкий стол, заставленный многочисленными ступами различного размера, как металлическими и каменными, так и маленькими фарфоровыми. Среди ступ посередине стола красовались огромные песочные часы тонкой итальянской работы. Все остальное свободное от стола и печки место было завешено пучками душистых трав и заставлено ларями, бочонками, жбанами, закрытыми плотными крышками, и даже мешками, перетянутыми грубыми бечевками. На этой посуде не было никаких надписей, ибо каждый уважающий себя и свою профессию аптекарь прекрасно знал, что сиропы содержались в жбанах, а травы и коренья – в деревянных коробках и ларцах. Зато настои или уксус только в каменных или глиняных бочках. Кроме того, отличалась она формой и материалом, из которого была изготовлена, что позволяло точно знать, где что лежит.

В аптеке долговязый Маврикий и смешной плешивый монах в очках-окулярах из толстого стекла неспешно и сосредоточенно раскладывали короба и бутыли по полкам, о чем-то негромко беседуя. Отец Феона, почтительно поклонившись монаху, степенно произнес:

– Доброго здоровья, отец-аптекарь!

После чего, повернув голову в сторону Маврикия, сказал с осуждением в голосе:

– Маврикий, ну и как это называется? Ты что, забыл правило? Ты хотя бы, прежде чем пропасть, рассказал нам, куда и зачем пошел?