Обрывки мелодии просачивались снизу. Керриган узнал ее — и сам этому удивился. Несмотря на выдающиеся магические способности, он был из тех, про кого говорят — медведь на ухо наступил. Один из его наставников имел слабость к хоровому пению в тавернах, и исполнители специально приходили в Вильван развлекать его — все на благо Керригана, конечно. Керриган не помнил ни строчки из этой песни, но тут она зазвучала с особой силой — это собравшиеся внизу подхватили ее.

Наконец мертв Изгой,

Разлучен с головой,

Ему в сердце факел воткнули.

Труп, растерзанный в прах,

С чесноком на губах,

Головою на юг повернули.

Так, — сказали они, —

Трусам жизнь не щади,

А особенно тем, что народ свой родной обманули.

Дальше в песне рассказывалось, какие несчастья обрушились на Изгоя; его, как обычно, выставляли глупцом. Керриган не сомневался, что Ворон был Хокинсом. Когда Ворона арестовывали, он предупредил Керригана, чтобы тот хранил тайну, доверенную ему бароном Дракона. Загадочное, двусмысленное поведение Ворона в тот момент яснее ясного говорило, что он виновен в том, в чем его обвиняли. Однако совместить образы Ворона и Изгоя у Керригана никак не получалось — главным образом потому, что Изгой был простаком, а про Ворона такого ну никак не скажешь.

Доверенная ему тайна — вот все, что у него теперь осталось. Порывшись в складках своей туники, он выудил оттуда кожаный мешочек, тяжелый и объемистый, как если бы внутри лежало металлическое яблоко. Шнурок, развязавшись, освободил волну золотистого, с малиновыми вкраплениями мерцания. Керриган вытряхнул предмет на правую ладонь, а потом обхватил его обеими руками.

Прежде в Крепости Дракона хранилось три фрагмента Короны Дракона, изготовленной Урулфом Кируном несколько столетий назад. После его поражения корона распалась, а ее отдельные куски оказались в разных концах мира. Барон Дракона попросил Керригана разработать заклинание притяжения для дубликата рубинового фрагмента, а настоящий отдал ему, чтобы юный маг взял его с собой в Ориозу.

Рубин в золотой оправе мерцал глубоким, пульсирующим алым светом. Когда-то Керригану приходилось держать в руках другой фрагмент Короны Дракона, но тот не реагировал на его прикосновение, оставаясь холодным и безжизненным. Этот же нагревался в руке, и когда Керриган проводил по нему кончиками пальцев, в местах соприкосновения плоти с камнем мерцание усиливалось.

В Крепости Дракона Керриган не замечал в камне этого свечения; случись такое, он бы тотчас рассказал об этом барону Дракона. Впервые оно появилось, когда они покинули крепость, и с тех пор становилось все ярче. Керриган не понимал, что это за свечение и почему оно возникло.

Вообще-то его должен был бы испугать такой поворот событий, однако ничего похожего на страх он не чувствовал.

Мерцание рубина заливало тесное, темное пространство под одеялом. Камень медленно пульсировал. Керриган внимательно разглядывал его. Ощущая тепло в пальцах — по крайней мере, так ему казалось, — он поднес камень к щеке, чтобы проверить, верны ли его ощущения.

Да, камень источал слабое, едва уловимое тепло. Внезапно мерцание прекратилось и превратилось в малиновый туннель, который затягивал Керригана в себя. Его охватила паника, все внутри задрожало. По телу побежали мурашки. Такое же чувство, от которого волосы на затылке вставали дыбом, возникало, когда молодой маг видел невидимое. Керриган попытался отодвинуть голову, опустить руки, но обнаружил, что тело утратило способность двигаться, словно бы оказалось заключенным в магическую броню, сковавшую его плоть.

Ты всего лишь мальчик.

Бестелесный голос произнес эти слова мягко, шепотом, и в то же время казалось, что звук пронизывает весь красный туман вокруг. Ощущение тела у Керригана исчезло, однако осталось чувство свободы. Будто бы все его существо куда-то сместилось, оказавшись вне поля его зрения. Он хотел повернуться и посмотреть, кто говорит с ним, но не смог.

Не пытайся ничего увидеть, мальчик, потому что ты внутри.

Керриган мгновенно осознал две вещи. Во-первых, стало ясно — тот, кто говорит с ним, читает его мысли. Маг попытался заслонить их, но даже самую элементарную защиту тут же смело, словно сухой лист порывом ветра.

Вторая мысль заставила бы его затрепетать — вот только тело было не в состоянии двигаться. Слова затопляли сознание, словно гигантская волна, но они не были пеной на ее гребне: переведенные, очищенные, процеженные и подготовленные таким образом, чтобы он мог усвоить их под всей этой массой нахлынувшей на него невероятной мощи.

В его сознании проносился миллион вопросов. Хотя сам он не мог навести порядок в этом хаосе, говорящий — или, точнее, говорящая, в этом он почему-то был уверен, — без труда рассортировывала его мысли, словно горстку монет. Возникло ласкающее ощущение чего-то, похожего на веселье. Он постарался сосредоточиться.

Эти усилия вызвали новый взрыв веселости.

Тебя неплохо обучили, мальчик, но мудрым назвать тебя еще рано. Ты — дитя, вырядившееся в одежду отца и играющее роль мужчины.

Эти слова — «мальчик», «дитя», «отец» и «мужчина» — звучали так, словно произносящая их веселилась от души. Они обозначали то, что и обычно, но одновременно несли в себе нечто гораздо большее. В представлении Керригана в понятиях «мужчина» и «мальчик» ощущалось существенное возрастное различие, однако сейчас оба слова несли в себе ощущение молодости, даже детскости. Предполагалось также, что понятия «отец» и «дитя» должны быть насыщены ощущением родственной близости, а вместо этого в них чувствовалось какое-то несоответствие. Как если бы отец осознавал свою биологическую связь с ребенком, но никак не соглашался с тем, что именно на нем, на отце, лежит ответственность за воспитание и обучение своего отпрыска.

Керриган сосредоточился.

Кто ты?

Последовал новый всплеск веселья, но на сей раз он жалил, словно удар кнута.

Имена, как тебе известно, заключают в себе силу. Но только не сейчас, не по отношению к нам. Мы участвуем в игре, но играем не мы. Мы пешки. Наш удел встречаться и расставаться, а потом снова возвращаться, чтобы растворяться или уничтожать.

До него доходили эти слова, но его занимало чувство, будто он парит, описывает круги, делает петли и ныряет — словно птица в потоках ветра над утесом. Поначалу это породило в нем ощущение легкости и скорости, но затем его вдруг нещадно тряхнуло, что окончательно лишило юного мага понимания происходящего.

Мягкое, ласковое прикосновение к сознанию вернуло ему покой.

Прости, мальчик, но я слишком долго провела в полном одиночестве и совсем забыла, какова моя сила.

Керриган содрогнулся.

Я не мальчик. И не пешка.

Ни одна пешка не воспринимает себя как пешку.

Кто управляет мною?