…Ну неужели нельзя было найти для своих увлечений другого места, кроме супружеской спальни?… Весь дом узнает, что хранит в тумбочке мой муж, взрослый, успешный человек, отец невесты!..Воблеры. У Андрея в тумбочке воблеры. Искусственные рыбки для рыбалки.

…Главный разочарован. А на что он надеялся? Мечтал выудить из тумбочки надувную куклу в человеческий рост? Наручники, ремень? Главный долго рассматривал воблеров, особенно изумрудно-зеленого с желтым хвостом, потом перевел взгляд на меня, словно сравнивал с воблером по красоте.

Непрерывно звонили телефоны, мой в кармане у Главного и телефон Главного: Вика хотела узнать мое мнение об ее финале, а начальник Главного хотел узнать, найден ли склад наркотиков. «Нет… еще нет… пока нет…» – виновато говорил Главный в трубку, имея в виду «не нашли, еще не нашли, пока не нашли».

…Сняли со стен картины, перерыли все мои свитера и заглянули во все колготки. В колготках могут притаиться наркотики, под картинами – висеть мушкеты, в моем шкафу могут стоять танки.

Придурок, похожий на Вицина в роли Труса, совсем разнервничался. Возбужденно сыпал странными словами: рыбацкие электронные весы (можно взвесить рыбу до двадцати пяти килограммов) назвал «ага, агрегат!», а коробочку с ампулами интерферона «стекло!». Бормотал: «Здесь нет книжек, и здесь нет, и здесь нет…» Как это нет книг?! Конечно, в основном у нас книги в гостиной, и в коридоре, и в кабинете, и в детской, но в книжном шкафу у кровати мои любимые книги: Гончаров, Теккерей, Джейн Остен, Мередит, Трифонов, Искандер и кое-что из детства: «Мэри Поппинс», «Королева Марго», Агата Кристи. Не знаю, где этот легковозбудимый человек проводил обыск до меня, где видел библиотеки больше нашей, – у нас объективно прекрасная библиотека! Очевидно, он из тех людей, которым все кажется мало.

Главный очень рассчитывал на гору коробок в моем шкафу, от дна до потолка, – должно быть, думал «в этих коробках сам бог велел хранить наркотики». Тридцать четыре коробки. Тридцать четыре пары балеток. Андрей считает, что тридцать четыре пары одинаковых туфель – повод для обращения к психиатру. Но они разные, мои балетки!

Они рассмотрели каждую пару, замшевые и кожаные, розовые и зеленые, с бусинками и без, и – Главный скисал от пары к паре, – во всех тридцати четырех коробках не нашли наркотиков, и ни одного автомата Калашникова. А в огромной коробке в самом низу были не туфли. Главный по-охотничьи подобрался, предвкушая победу. Как Лев Евгеньич перед решительным броском на котлету.

Коробка была доверху заполнена письмами, пачками писем, перевязанными разноцветными ленточками. Представьте: наши с Викой папы, сблизив головы, говорят о своем – они коллеги по чему-то сложноматематическому, наши мамы, сблизив головы, говорят о своем – о нас с Викой, наших отметках и болезнях, наши бабушки торжественно носят пироги из одной квартиры в другую: сегодня у нас с капустой, а у нас ватрушка – попробуйте… Мы с Викой шныряем друг к другу до ночи, и где застанет «девочки, пора спать», там и ночуем. Мы жили в одном доме, одном подъезде, на одной лестничной клетке. То есть я и сейчас тут живу, а Вика в Тель-Авиве.

Отчего мы получились одинаковыми, как два цыпленка в инкубаторе? Оттого что у нас все одинаковое. Викин папа – профессор, мой папа – профессор, у нее нежная робкая мама, у меня нежная робкая мама, и обе ходят по струнке перед своими свекровями с тяжелым характером, нашими бабушками. В нас с Викой течет одинаковая кровь: мы обе наполовину русские, наполовину еврейки.

И они развязали ленточки и вывалили письма на пол. Рассыпали по полу… Как мне теперь собрать письма по годам?… Мы с Викой писали друг другу каждый день, когда нас детьми развозили летом по дачам, и потом, когда она уехала в Израиль, по письму в неделю. Знаете, как мучительно бывает в ранней юности: то и дело чувствуешь, что ты хуже всех, а иногда, что ты лучше всех, и никто не знает, какая ты на самом деле жалкая личность, – вдвоем все это легче. У Вики в Тель-Авиве под кроватью коробка с моими письмами. Всю нашу взрослую жизнь мы живем как разделенные близнецы. Вика разлита по всем закоулкам моего существования, как газ занимает весь предоставленный ему объем, – она мой объем, а я ее.

Конечно, мы уже давно не пишем письма, мы подключены друг к другу всеми видами связи: у нас есть специальные телефонные карточки, скайп в компьютере, айпэде и айфоне, Viber и WhatsApp.

Я присела на пол и начала собирать письма. И вот что выяснилось: люди склонны переоценивать собственный интеллект. Я никогда не перечитывала наши детские письма и была уверена, что мы с Викой были интеллигентными девочками с духовными интересами. Но в первом письме, которое я взяла в руки, было написано «он меня не любит, пиши скорей, что мне делать!», а во втором «он меня любит, пиши скорей, что мне делать!». Мы были дуры, у которых вообще нет мозга, только гормоны?… Люди Главного порылись в шкафу, вытащили со дна огромный синий том «Саги о Форсайтах» 1956 года, второй том. Мы с Викой девочками знали «Сагу о Форсайтах» наизусть. Первый том у Вики, мы их разделили на память, ей первый том, мне второй.

Когда Вика позвонила мне и сказала, что у нее нашли опухоль, – и добавила «злокачественную», подо мной закачалась земля. А потом мы сразу же стали говорить о простом: билет, аэропорт, не надо сейчас бежать в аэропорт, мне лучше приехать, когда будет химиотерапия. Вика шутила. Смеялась. Прежде я не знала, что бывает такой мирный разговор о самом страшном. Но – а как говорить о самом страшном? Если не смеяться или хотя бы не улыбаться? Это была новая реальность.

В нашей новой реальности есть Викина химия, тошнота, слабость. Когда она говорит мне «не могу сегодня встать с постели», мне хочется завизжать «я не хочу, не хочу-у!». Но даже если завизжать очень громко, другую реальность не создашь. Но я никогда – никогда! – не думаю, что она может умереть, я никогда не думаю, что она может умереть. Я тоже когда-нибудь умру, но я же не думаю об этом каждый день до завтрака. Я пишу книги, и Вика пишет книги – она пишет детские книги на иврите, у нее финал, и у меня финал. Мы говорим о финалах, а потом кто-то из нас предлагает «а теперь давай поговорим о прекрасном», и мы говорим, что у кого на обед, – но даже разговор про обед – это как будто разговаривают души. Счастье – это разговаривать с Викой. Мы разговариваем каждый день, по часу или по два.

– Пройдемте в следующее помещение! – раздался над моей головой голос Главного.

Я вздрогнула и обиженно посмотрела на него снизу вверх. Подумала, резкий удар вторым томом «Саги о Форсайтах» 1956 года собьет его с ног или, по крайней мере, научит вежливому обращению.

Хотя, возможно, он по-своему прав: у человека обыск, все белье выброшено из ящиков на пол, а он прижимает к себе детские письма и рассуждает о счастье!..

Я все еще была в пижаме с зайчиками. В суете забыла переодеться. Но после обыска моей спальни мы с Главным и его приспешниками практически стали близкими людьми: они знают, что я люблю цветное белье, сиреневое с вишневыми кружевами, голубое с синими кружевами, – зачем переодеваться, при своих можно побыть в пижаме.