Делала я все это отнюдь не из-за собственного снобизма. С одной стороны, я ощутила огромное облегчение, оказавшись в среде, где было не стыдно признаться, что ты интересуешься чем-то, кроме долбаных реалити-шоу, и после этого не схлопотать в челюсть. Я прогуливала уроки в школе главным образом ради того, чтобы сесть на автобус, доехать до центра и пойти в читальный зал Пиктона в Ливерпульской центральной библиотеке или в Художественную галерею Уокера, потому что эти окутанные тишиной залы были для меня не только источником прекрасного, но и возможностью прикоснуться к культурному сообществу. Культурный человек всегда знает все, что нужно знать, и можно сколько угодно говорить, что это совершенно не важно, но на самом деле это так. И отрицать это так же бессмысленно, как отрицать силу искусства. А для того чтобы окружить себя правильными вещами, надо проникнуть в круг людей, которые обладают ими. Поскольку я всегда подходила к делу основательно, то понимала: пригодиться может любая информация, включая знание, как отличить потомственного маркиза от почетного.

Первое время работы в аукционном доме маскировка меня не подводила, и мне удавалось сгладить все углы. Я сошлась с Фрэнки, секретаршей нашего отдела, несмотря на то что она говорила громко, словно мемсахиб, приказывающая носильщикам нести ее паланкин, и зналась с людьми, которых называла Обезьян и Пискля. Несмотря на все это, Фрэнки была своей, а я – нет, хотя на какое-то время медленно, но верно проникавший в аукционный дом денежный поток все же вскружил ей голову. Мир искусства постепенно очнулся ото сна, перестав быть детской площадкой для заскучавших миллионеров, среди которых девушки вроде Фрэнки были представителями вымирающего вида. Однажды она посетовала в доверительной беседе, что, вообще-то, хотела бы жить в деревне, но ее мать считала, что в городе у нее больше шансов встретить достойного жениха. Фрэнки была преданным читателем журнала «Грация», однако советам экспертов по красоте упорно не следовала: на голове у нее красовалась допотопная бархатная полоска, а огромный зад напоминал гигантский твидовый гриб. Как-то мы с ней заглянули в «Питер Джонс», и мне едва удалось увести подругу от жутчайшего вечернего платья из кричащей бирюзовой тафты. Я опасалась, что матери Фрэнки еще не скоро доведется заказывать отпечатанные на тисненой бумаге приглашения на свадьбу, однако восхищалась совершенно самобытным стилем подруги, ее царственным презрением к любым диетам и неиссякаемым оптимизмом: Фрэнки была уверена, что рано или поздно обязательно встретит своего суженого. По крайней мере, я ей искренне этого желала. Она виделась мне в георгианском доме приходского священника ставящей на стол блюдо с собственноручно испеченным рыбным пирогом для любимых членов большой семьи.

Иногда мы даже обедали вместе, и я с наслаждением слушала ее рассказы о детстве, проведенном в пони-клубе, а ей, похоже, нравились мои детские воспоминания, которые я доверяла ей, разумеется, в сильно отредактированном виде. Без сомнения, Фрэнки была одной из причин, почему мне нравилась работа в «Британских картинах». Второй причиной стал Дейв, носильщик, работавший у нас в хранилище. По моим ощущениям, кроме этих двоих, никто из сотрудников искренней симпатии ко мне не испытывал. Дейв потерял ногу в Багдаде во время первой войны в Ираке и, пока лежал в госпитале, пристрастился к документальным фильмам об истории искусства. Он обладал поразительным природным чутьем и острым умом и питал особую любовь к XVIII веку. Как-то раз он сказал мне, что после того, что ему довелось пережить в Бискайском заливе, искусство стало его единственным утешением, а эта работа давала ему шанс находиться рядом с великими шедеврами. Надо было видеть, с какой любовью и нежностью он обращался с полотнами. Я уважала его за искренний интерес к искусству, глубокие познания, и, если честно, именно от Дейва я узнала об искусстве намного больше, чем от старших коллег в отделе.

Мы с ним невинно флиртовали, хотя с другими коллегами кокетничать я не решалась, к тому же Дейв казался мне совершенно безопасным вариантом. Он, конечно, мог отпустить пошлую шуточку в мой адрес, но в целом относился ко мне старомодно, по-отечески. Даже послал поздравительную открытку, когда мне наконец дали повышение. Однако я прекрасно знала, что он любит свою жену, всегда называет ее хозяйкой, а мне, по правде говоря, нравилось, что в его обществе я могу полностью расслабиться и не бояться, что ему вдруг взбредет в голову трахнуть меня. Помимо рококо, еще одной страстью Дейва были дешевые детективы, основанные на реальных событиях. Одним из популярных трендов этого жанра в последнее время стал супружеский каннибализм, и во многих романах описывалось, как обиженная жена подает своего мужа гостям в виде паштета, подливая им охлажденный до нужной температуры шардоне. Дейв, по роду службы отлично разбиравшийся в оружии, приходил в полный восторг от их поистине шекспировской гениальности выбора орудий убийства. Вы даже не представляете себе, какие чудеса творят щипцы для завивки и нож для разрезания бумаг, если приложить к этим нехитрым предметам чуточку фантазии. Мы с Дейвом часто проводили перерывы вдвоем, спрятавшись от посторонних глаз в дальнем углу пыльного хранилища, и анализировали последние модные тенденции жестоких убийств. Я не переставала удивляться тому, как гармонично в нем сочетались столь разные увлечения, и думала, что любовь к смазливым богам и богиням, беззаботно предающимся плотским усладам на полотнах старых мастеров, спасала его от всех тех ужасов, которые ему довелось пережить на войне, а эстетичное изображение насилия, граничащее с эротикой, убеждало его в том, что и в античные времена война по жестокости своей не сильно отличалась от того, что он видел в пустыне. Я восхищалась его глубокими знаниями искусствоведа-любителя, а он относился к моему профессиональному статусу с таким неподдельным уважением, что иногда мне даже становилось неловко.

Как-то в начале июля, в пятницу, после долгой ночки с Джеймсом, я пришла на работу за несколько минут до открытия отдела и решила заглянуть к Дейву в хранилище. Вечер в «Гштаде» и правда выдался долгим, глаза саднило от табачного дыма и бессонной ночи. Дейв сразу понял, что к чему, увидев меня в темных очках в девять утра.

– Веселая выдалась ночка, а, милая? – подмигнул он мне и извлек на свет кружку сладкого чая, две таблетки нурофена и шоколадку.

Нет лучшего лекарства от головной боли, чем шоколад низкого качества. Дейв наивно полагал, что, как и остальные работавшие здесь девушки, я веду активную светскую жизнь, снимая сливки с элитных развлечений Челси. Что ж, не буду его разубеждать. Придя в более или менее приличное состояние, я сняла очки, достала из сумки рулетку и блокнот и принялась измерять небольшую серию неаполитанских пейзажей, предназначавшихся для продажи во время «Гранд-тура».

– Неслыханно! – заметил Дейв. – Требовать резерв в двести штук за эти картинки якобы Ромни! Это же в лучшем случае кто-то из его учеников!

– Неслыханно, – согласилась я, не вынимая ручки изо рта.

Начав работать в аукционном доме, я быстро узнала, что резерв – это минимальная цена, на которую рассчитывает продавец. Бросив взгляд на Дейва, я увидела, что у него из заднего кармана торчит очередная книжка.

– Что-то новенькое, Дейв?