— Тогда хорошо, что не подарила. Ой, а это чьи картины?

Картины, конечно же, были Стасиковых черепов, о чем он тут же сообщил. Они и в самом деле ничего рисуют — особенно мне нравилась вот эта, с горным пейзажем. Стасик говорил, их картины есть в частных коллекциях в Штатах, Швейцарии, Гонконге и еще где-то.

— Здорово, — сказала Лорка. — А почему так мало?

— Что-то у них дома, что-то в мастерской… Вот еще, батон нарисовал. — Стасик выволок из-за шкафа большой холст на раме.

— Ничего себе, — сказал я.

На холсте был изображен призрачный силуэт над какими-то кустиками, терявшимися в тумане. На заднем плане угадывались надгробия, в черном небе тускло мерцали звезды. Вроде ничего особенного, но нарисовано было мастерски, жутко.

— Страшилок начитался?

— Батон-то? Обычно такого не рисовал. У нас гараж прямо возле кладбища, он там завозился с двигателем и уже за полночь домой топал, вот и причудилось ему… Два дня рисовал, а потом за шкаф закинул. Халтура, говорит. Только возле рынка продавать.

— Не скажи, — заметил я. — Я бы на стенку повесил.

— Я с батоном потрещу, может, он подарит. Ему все равно без надобности, — великодушно сказал Стасик.

Я повернулся к Лорке, чтобы спросить ее мнение о картине, и замер. Она смотрела на холст, с омерзением скривив губы.

— Что, не нравится? — поинтересовался Стасик.

— Нет, — сказала она, мотнув головой. — Убери, пожалуйста.

Он не стал ничего уточнять и вернул холст на прежнее место, за шкаф. Лорка села на стул.

— Чего? Плохо, что ли? — встревоженно спросил Стасик.

— Да нет, нормально.

— Говори. Рожа у тебя… — Он запнулся: слово «рожа», конечно, к Лорке никак не подходило.

— Неприятная картина, — сказала Лорка. — Но написано талантливо.

— Угу, — неопределенно буркнул Стасик.

— Послушайте, а мы можем туда сходить? — спросила она.

— На кладбище? — уставился на нее я. — Ради бога. А что там делать?

— Ну… Интересно. Каждое кладбище — это история города.

— Да хоть сейчас.

— Без вопросов, — сказал Стасик. — Раз уж мы задвинули школу… На кладбище ветер свищет, завиваясь над крестом, на могилке… э-э… — Он осекся, потому что дальше было не шибко прилично.

Лорка хихикнула.

— Знаю я, знаю, — сказала она. — Тара-рам тара-ра-рам, тут могила растворилась, вышел из нее мертвец: «Что ты делаешь, негодный?»

— Тара-рам меня, подлец, — закончил я. — Какие мы образованные и утонченные молодые люди. Аж противно.

— А что? Детский стишок, — пожал плечами Стасик. — Так что, валим на кладбище? Только я бутер свой дожру, делал ведь, старался. Ну и розы — я себе оставлю, да? Красивые…

— На кладбище мы пошли пешком — чтобы убить время. По дороге Стасик пространно рассуждал о мертвецах.

— Вот смотри, Лех, — приставал он, — положили мертвеца в гробик, гвоздями забили, зарыли. Лежит он там, и что с ним происходит?

— Разлагается, — рассеянно буркнул я, пиная пустую банку из-под «Доктора Пеппера». — Что ему еще делать?

— А почему?

— В смысле? Почему разлагается? Потому что из мяса. Хочешь, проведи эксперимент — кошку дохлую, или крысу, или просто вырезки грамм триста в ящичек положи, и закопай и проверяй ежедневно.

— Лениво, — сказал Стасик. — Ну… А вот бывает, что живого закопают. Он заснул там или заболел чем, а потом проснулся, глядь — а сам в гробу. Ковырь, ковырь крышку-то, а она не поднимается. Страшно, наверное…

— Страшно, — согласился я.

— Гоголя, говорят, так закопали. Я где-то читал. Откопали потом, смотрят, а он уже почти гроб изнутри прогрыз, но все же помер по-настоящему, не успел вылезти.

— А чего они его откапывали? — удивился я.

— Не помню… Письмо он, что ли, оставил. Если, мол, ласты склею, вы потом посмотрите, правильно я склеил или неправильно. А они опоздали. Вроде так я читал.

— А кладбище у вас старинное? — спросила Лорка, слушавшая нашу дискуссию без особого интереса.

— Лет сто, — сказал Стасик с видом знатока, хотя ничего про кладбище знать не мог — они сюда приехали из Челябинска не так уж и давно, когда дед помер.

— А я вот точно знал, что кладбищу под две сотни; раньше там была церковь, но при большевиках ее сломали и построили из кирпича кинотеатр…

— Сто пятьдесят, — сказал я веско.

Стасик не стал спорить, а Лорка удивилась:

— Так много?!

— У нас еще еврейское есть, его еще до войны забросили, — сказал я, — но там и не кладбище уже, а так, заросли… Ямки всякие, кусты, деревья. Даже памятника порядочного не осталось. Там кто-то копается, золото, наверное, ищут. Евреев, говорят, когда хоронили, всегда золото в могилу клали, хоть чуть-чуть. А кто богатый — тем много.

— А это уже оно, кладбище ваше?

Да, это уже было оно. Толстая краснокирпичная ограда с крестообразными сквозными отверстиями, местами вместо старого кирпича — новый, обычный силикатный. Над оградой нависали липы, на которых вполголоса каркали вороны.

— Осторожно, тут никогда не прекращается бомбежка, — предостерег Стасик.

— Мой отец еще при советской власти на субботник сюда ходил, — сказал я, — так они затеяли гнезда вороньи разорить, чтоб не пакостили. Пригнали машину, ну, которая фонари ремонтирует, мужик поднялся в этой штуке к гнездам и давай ломать. Черта с два сломали — они аж проволокой алюминиевой поприкручены. Парочку оторвали, плюнули и уехали.

— Умные вороны, — пробормотала Лорка.

Мы как раз подошли к входу. Возле него стояла небольшая старушка с букетиками каких-то беленьких цветочков.

— Могилку проведать? — спросила она, щурясь и улыбаясь.

— Нет, бабушка, так, посмотреть, — сказала Лорка.

Бабка внимательно поглядела на нее, улыбка сползла с ее симпатичного личика.

— А понапрасну шляться — на то стадионы есть. И кино с танцами.

— Да мы ничего, — встрял Стасик. — Мы историки.

— А историкам в музей надо иттить, — сказала бабка злобно и меленько перекрестилась. — Альбо в планетарий.

Бочком пробравшись мимо бабки, мы прошли внутрь и остановились на развилке, от которой расходились посыпанные светлым речным песком тропинки.

— Чего эта Тортилла окрысилась? — спросил Стасик в недоумении.

— Цветов не купили…

— А по-моему, мы ей не понравились, — сказал Стасик.

Лорка пожала плечами:

— Я на стареньких людей никогда не обижаюсь. Им все нужно прощать.