– Юрий Филиппович, может быть, нам в процессе конвоирования где-нибудь присесть, чтобы перекусить, ну и бутылочку достать. Если сразу не побегут, то мы с Якутом можем и песни начать петь. Тогда уж точно побегут, недоноски фашистские!

– Ну что же, здравая мысль. Ты, Наиль, тогда, перед тем как пойдёте на задание, зайди к старшине Мякину, возьми у него нужные для операции продукты, при этом сошлись на мой приказ о выдаче тебе двух порций сухого пайка и бутылки сливовицы, их больше сотни конфисковали на этом хуторе.

– Так точно, товарищ генерал, передам ваш приказ!

При этом глаза Шерхана удовлетворённо заблестели, а язык непроизвольно лизнул верхнюю губу. Но я тут же сбавил его гастрономический восторг, произнеся:

– Но сливовица пойдёт в счет вашего с Якутом водочного довольствия. Понял, Наиль? Так что губы не раскатывай на халявную выпивку.

Чтобы это указание не нарушило душевного равновесия моего водителя, а если более ёмко сказать, боевого брата, я добавил:

– Но ты не расстраивайся, полученный сухой паёк не будет учитываться при выдаче продуктового довольствия.

Не глядя больше на Шерхана, я всё внимание сосредоточил на Якуте – начал объяснять необходимость участия снайпера в этом задании. Зная крайнюю обязательность нашего «зоркого сокола» (так я иногда называл Якута ещё с Финской войны), доводил поручение лично до него, так до парня лучше доходило, и он скрупулезно выполнял поставленную задачу. А говорил я ему следующее:

– Знаешь, сержант, конвоировать вы будете пятерых, а убежать должно только трое. Двоих ты видел, это обер-лейтенант, захваченный разведчиками на границе, когда происходил рейд дивизии генерала Борзилова, а второго немецкого лейтенанта ты сам лечил от ожогов, полученных им в ночном бою. Третий, который должен убежать, фигура заметная, не перепутаешь ни с кем из этих пятерых – это толстый полковник. Он должен убежать обязательно. А немецкий капитан и лейтенант танкист станут твоей целью. Сможешь их подстрелить, когда они будут бежать, при этом лавировать, чтобы сбить прицел. Ведь они могут даже на карачках двигаться или перебежками. Враги матёрые, под пулями не раз бывали. Попадёшь в такие разбегающиеся мишени?

Якут решил блеснуть подцепленным где-то выражением и ответил:

– Да как два пальца об асфальт!

– Ну, коль ты такие модные выражения знаешь, то тогда я спокоен за судьбу этой операции!

Усмехнувшись, я, обращаясь уже к Костину, который вроде бы уже пришёл в себя, спросил:

– Слушай, лейтенант, я вот всё никак не пойму, почему ты сам начал заниматься освобождёнными из плена военнослужащими, почему не передал их особисту? Он бы такие ляпы вряд ли бы допустил!

– Так в моём вновь сформированном дивизионе вообще нет такой службы, а в батальоне Рекунова особиста и его помощника убило – прямое попадание снаряда самоходки в их броневик. Вот и пришлось самому решать судьбу отбитых военнопленных. А тут один из них знакомый, к тому же у него партбилет при себе имелся, ну я и поверил ему. Ещё ему трофейный вальтер дал, чтобы не был безоружен, когда вокруг идёт бой. Лично видел, как он из этого вальтера фашиста застрелил. Я ещё удивился, что немец вроде руки поднял, а Пугачёв в него половину обоймы разрядил. Ну, думаю, совсем фашисты мужика довели в плену.

– Понятно, Серёжа! Теперь будешь исправлять свою ошибку. А так как в твоём подразделении нет особиста, сам побудешь им. Допрашивать Пугачёва не прошу, это сделает старший сержант Асаенов – он специалист. Ты будешь вести протокол и формулировать вопросы. Двух остальных перебежчиков допросишь сам, у Шерхана задание, и он после допроса Пугачёва направится на его выполнение. Понял, лейтенант?

– Так точно, товарищ генерал!

– Да, и ещё, после допросов пригласишь Рекунова и его замполита и вместе на основании протоколов допросов решите, что делать с этими тремя уродами. Моё предложение – расстрелять, нет у нас тюрьмы и зон, где эти гады могли бы работать на пользу трудового народа. Так и запишешь моё мнение в протокол решения вашей тройки. И постарайся закончить всё быстрее, максимум до 18–00. Сам знаешь, как только начнёт темнеть, а в 22–20 наша сводная колонна выступает, до этого нужно ещё массу дел сделать. Всё, лейтенант, время пошло, бери ребят и иди, арестовывай мерзавцев. Самых лучших бойцов выделяю тебе на проведение этого мероприятия. Кроме Шерхана и Якута, ещё три красноармейца ожидают вас возле моего «хеншеля». И сам к перебежчикам не приближайся, можешь их насторожить – покажешь моим ребятам, а сам вместе с Якутом просто контролируете процесс задержания.

Обращаясь уже к Шерхану, я спросил:

– Ты понял, Наиль, – будешь допрашивать Пугачёва! Время дорого, поэтому особо с ним не миндальничай. Да, и пускай лейтенант посмотрит и поучится, как нужно обращаться с предателями. Больше чем уверен, что Пугачёв сначала будет всё отрицать, ведь он уверен, что подчистил концы, застрелив немца, фиксировавшего все секретные данные, которые сообщил капитан. Но ты не верь ему, если после первых вопросов не расколется, то сразу применяй средство устрашения номер три. Рязанцы пускай помогают тебе, набираются опыта. Шпионов, диверсантов, предателей много, а бороться с ними практически никто не обучен.

Я кивнул Шерхану, и он без всяких слов сразу же меня понял, козырнул и гаркнул, как всегда на публике:

– Разрешите выполнять!

– Да, ребята, давайте действуйте! И смотрите там без всякой театральности и геройства. Тихо взяли этих орёликов и сюда в баню, где будете их допрашивать.

Дальше воспоминания стали какие-то сумбурные и отрывочные – так мозг отреагировал на изменение обстановки. Двигатель снова гудел, автомобиль тронулся, а в общем-то неудобное сиденье опять стало превращаться в мягкую люльку. Организм, конечно, захотел провалиться в нирвану, но мозг не дал ему такой возможности. Нужно было до прибытия в Хорощ продумать все свои дальнейшие действия.

Прежде всего, хотелось ещё раз проанализировать саму идею наступления на Варшаву. Ведь родилась она спонтанно, от безысходности и невозможности обычными методами остановить развал фронта. Вот тогда и возникла мысль, что нужно предложить людям нечто невероятное, чтобы они забыли про трудности, лишения и, в конце концов, про смерть. Идея должна была эмоционально захватить человека, и в то же время она не может быть эфемерна и недостижима. Вот тогда в голове и возник призыв, овеянный романтикой ещё гражданской войны, «Даёшь Варшаву!».

Конечно, такой лозунг любой нормальный военный специалист может охарактеризовать только одним словом – бред. Не бывает наступлений в момент, когда практически все армейские структуры развалились, а большинство красноармейцев и командиров думают только о том, как бы вырваться из-под катящегося прямо на них адского молоха фашистского вторжения. Не то чтобы ужас вызывали сами немцы, нет и ещё раз нет, но легкость, с которой разваливались, казалось бы, незыблемые советские государственные структуры, просто поражала. А пропаганда шёпотом действовала сверхэффективно. А как ей не поверишь? Если о положении дел рассказывает такой же солдат, как и ты. Ну а если это гражданский беженец, то непременно потерявший своих близких во время жутких бомбардировок. Вот и ходят среди красноармейцев невероятные слухи и сплетни о жутких бомбардировках, армадах немецких танков и нескончаемых вереницах грузовиков с пехотой. Которая вооружена не чета нам – сплошь автоматами, а в каждом грузовике обязательно есть несколько пулемётов и миномётов. От этой силищи можно спрятаться только в лесах и болотах, а иначе намотают твои кишки на гусеницы германского танка, и немцы даже этого не заметят. Большие командиры об этой силище знают, поэтому и не видно их нигде. Наверняка под защитой полнокровных дивизий попивают чаёк в своих уютных штабах где-нибудь под Минском. Вот и нам нужно туда, где можно передохнуть, получить новое оружие и уже под воздушным прикрытием сталинских соколов навалять фашистской сволочи по самое не могу. И так думали лучшие, самые смелые бойцы, остальные были просто в панике. Не знали, куда податься, что делать и где найти спасение.