– Мне Барсукова, – прошипел голос в трубке, – это Берия.

– Какая Берия? Звони позже. Спит Иван Антонович, не буду будить, только что заснул, час, как вернулся с работы. Ой, господи, погодите.

Спохватилась, видимо, до нее дошло, кто звонит, и побежала за дедом.

– Иван Антонович, вставайте, Берия звонит, а я, дура безмозглая, не то ляпнула. Ой, что теперь будет.

Ничего не было. Посмеялись, когда дед сказал, что это домработница, и она прекрасно варит щи и печет пирожки с капустой.

– Пригласи, когда в следующий раз сварит, с удовольствием попробую.

Я до сих пор ощущаю вкус Марусиных щей во рту.

С работы дед приезжал не раньше трех ночи, а то и под утро, все так работали, а уже в одиннадцать министерский водитель Виктор поджидал его у подъезда на «эмке», чтобы везти на Маяковку. Приходилось приспосабливаться к режиму вождя, как мне, повзрослевшему, объяснила все та же Любовь Яковлевна Думнова. Она жила в соседнем подъезде, над Ванниковым, и нередко в выходной заглядывала в гости. Втроем они разгадывали кроссворд в «Огоньке», аккуратно приходивший в воскресенье утром (доставать журнал из почтового ящика на первом этаже поручалось мне), а между делом ударялись в воспоминания о войне. Кроме тех городов, которые я уже назвал, звучали еще и Молотов (ныне – Пермь), и Куйбышев, еще какие-то, вылетело из головы. И новые для меня имена: Сергей Кириллович Медведев, Борис Михайлович Пастухов, Александр Эммануилович Нудельман, Руднев Константин Николаевич. Кто они были, до поры до времени мне было неизвестно, узнал спустя годы, что в войну директорствовали на оборонных предприятиях. Руднев потом как зампред Совмина возглавлял Госкомиссию, которая провожала Гагарина в космос, а под началом Нудельмана и Медведева мне довелось поработать после окончания института.

Любовь Яковлевна, когда деда схоронили, культ личности разоблачили, и можно было, наконец, свободно вздохнуть и рассказать правду, рассекретила ту загадочную историю с лечением Ивана Антоновича в санатории, после которой ему стало тяжело ходить. Бабушка отчего-то не решилась, продолжала держать ее в тайне, как и свое дореволюционное прошлое, и комиссарство в Забайкалье.

Санаторной палатой на самом деле оказалась тюремная камера, куда еще вместе с кем-то из руководства наркомата упрятали буквально накануне нападения на нас гитлеровской Германии. Но еще раньше, по надуманному обвинению, был арестован Ванников. Его обвинили, как он сам потом говорил, «во всех тяжких преступлениях» и держали в одиночке. Ничего о судьбе своих помощников и сослуживцев он не знал. Война началась, а командование оборонкой было оголено. Лишь в июле – сначала Ванникова, а следом он вызволил остальных – всех выпустили, наказав свидетельствовать – ничего лучшего не придумали – о пребывании на курорте для укрепления здоровья. Подправили здоровье… Ноги перебили, ребра переломали. Знал Сталин или нет обо всем этом – загадка, которую теперь уж не разгадать. Возможно, и знал и выжидал, а быть может, ему сразу боялись сообщить. Не знаю, что случилось с бабушкой, из нее лишнее слово не вытянешь, та еще была партийная закалка, выработанная дореволюционным киевским подпольем. А тут, черт его знает, какая муха ее еще раз укусила, как тогда с рассказом о звонке Берия, но однажды, возвращаясь из «кремлевки», спецстоловой в знаменитом Доме на набережной, куда она была прикреплена как старая большевичка (была еще и другая, на улице Грановского), она вдруг выдавила из себя, как деда, еле волочившего перебитые ноги, вызволили из камеры, долго вели по извилистым тюремным коридорам и затолкнули в душ. Ну, все, думал он, расстрел. После мытья ему принесли свежее полотенце, чуть ли не махровое, белье и… костюм, в котором арестовали. Снова долго шли длиннющими коридорами, пока не доставили в сопровождении конвоиров на КПП, а затем дед оказался на улице, где его поджидала машина, которая отвезла на работу в наркомат. Оттуда он позвонил домой, сообщил, что вернулся из санатория, мол, все в порядке, не волнуйтесь…

В настоящем санатории деда я помню лишь однажды, в Барвихе, где-то в конце сороковых. Укатил туда под сильным нажимом врачей из Кремлевки, однако лечению ног там мало что помогло. Несмотря на строжайший запрет, с бабушкой мы его однажды навестили, вызвав явное недовольство. У входа в санаторий столкнулись с плотного телосложения мужчиной с густыми, цвета угля, усами. «Это Георгий Димитров, болгарский вождь», – шепнула мне на ухо бабушка. Еще бы знать мне тогда, кто это такой.

Как видите, кое-что все-таки я о деде и изложил – и сейчас, и в книге «Я и ТЫ», которую мы написали вместе с моей женой Ольгой Приходченко. (О ее деде, старшине-моряке Павле Антоновиче Приходченко, вы тоже здесь прочтете. Тоже героический был человек).

Но хочется, чтобы о деде узнали больше, поэтому я отсылаю читателей к мемуарам людей, с кем он был рядом в самые тяжелые годы, – Дмитрия Федоровича Устинова и Владимира Николаевича Новикова.

В. Н. Новиков, бывший замнаркома вооружения, а затем – замминистра оборонной промышленности, в своей книге «Накануне и в дни испытаний» пишет, что когда он был главным инженером завода в Ижевске, которое среди оборонных предприятий считалось одним их первых, к ним часто стал приезжать из наркомата начальник главка Иван Антонович Барсуков. «Беззаветный труженик, очень любивший технику, он раньше двух часов ночи с завода не уезжал. Постоянно бывал в цехах. Если я говорил о наших трудностях, узких местах, Иван Антонович сразу решал, как выйти из положения. У Барсукова была особенность, над которой мы между собой подшучивали. В острой ситуации он, взъерошив волосы, почти серьезно говорил: – Ты знаешь, Владимир Николаевич, если мы этот вопрос не решим – тюрьма. Барсуков очень любил рассказывать о своей прошлой работе, особенно у Лихачева, на автомобильном заводе в Москве, когда это предприятие еще строилось. Там он был главным механиком. Вспоминал, как вел совещания Иван Алексеевич Лихачев. Задержалась установка пресса, вопрос: «Кто виноват?» Ответ: «Не успел главный механик». Лихачев, глядя на Ивана Антоновича, говорит: «Объявляю за это выговор». Барсуков уточняет: «У меня, Иван Алексеевич, уже девять выговоров записано». Лихачев тут же решает: «Девять выговоров снять, а десятый объявить». И. А. Барсуков мне нравился заботой о деле, ответственным отношением даже к самому маленькому вопросу, требовательностью… Особенно много выездов на заводы было в период эвакуации и организации производства на новых местах… И. А. Барсуков три месяца не покидал район Златоуста».

Д. Ф. Устинов: «Главные вопросы деятельности отрасли решались коллегией наркомата, которая аккумулировала в себе коллективный опыт и знания его руководящих работников. Члены коллегии – заместители наркома В. М. Рябиков, И. А. Барсуков, И. А. Мирзаханов, Н. П. Карасев, начальники ведущих главков и техотдела несли ответственность за состояние дел на конкретных участках и направлениях работы отрасли».

Освоение производства нового образца оружия – одна из трудных задач. Однажды на Ковровском заводе случилась задержка с выпуском противотанковых ружей Дегтярева. Каким-то образом это дошло до Сталина, естественно, от вождя последовал нагоняй. Устинов поручил деду взять это, можно считать, «расстрельное», дело под особый контроль.