Бывают люди, в чьих головах будто заложен некий часовой механизм, который до поры до времени тикает себе спокойно, отбивает мерный такт, а потом вдруг раз — взрывается, как бомба, разнося на кусочки привычный жизненный уклад, выворачивает наизнанку мысли. И взрыв этот определяет все дальнейшие поступки и даже судьбу. Меняет, словно стекляшки в детском калейдоскопе, складывает новый рисунок. Именно это и происходило сейчас в голове Костика.

Добравшись до раздевалки, он застал там Кабана. От него изрядно несло куревом.

— Ты чего свалил с урока? — наклонившись и перешнуровывая ботинок, спросил Кабанов.

Костик отчаянно пожалел, что тот не был свидетелем его триумфа. Увы, ведь джибобы не хвастаются. Или… если они того хотят в данный момент…

— Ватоль влепил двойку.

— За что?

— Джибоб делает то, что хочет. Я не захотел прыгать через козла.

Кабанов усмехнулся.

В нём чувствовалось нечто такое, чему Костик пока не нашёл определения. Что? Сила — да. Джибобский пофигизм — безусловно. Хотя признавать последнее было не особо приятно. «И ещё — какая-то абсолютная… абсолютная…» — Костик так и не придумал, «абсолютная» что. Просто «абсолютная». Очень точное слово, а «что» — уже и не так важно.

Спросить Кабана, почему он сам прогуливает урок, Костик не решился. «Лишние знания джибобу не нужны», — оправдал он сам себя.

* * *

Весь урок химии, следующий за физкультурой, Костик пребывал в состоянии, которое он определил как близкое к «эйфории посвященности». То есть, по ощущениям, был на пороге невероятного философского открытия — в той мере, в какой он понимал значение термина «философское открытие». Что-то неуловимое вертелось в голове, какие-то обрывки статей из толстых отцовских журналов. Там было о смысле жизни, об исканиях, о постижении самого себя. Многие понятия казались Костику слишком уж серьёзными, скучными, он не особо задумывался над их глубоким смыслом. Поэтому поверхностное восприятие просмотренных «наискосок» статей угнездилось в его сознании в виде некоего сублимированного сгустка, наподобие бульонного кубика или лимонадного концентрата, который следовало разбавлять 1:2.

Он и пытался разбавить это нечто в пропорции 1:2 теми знаниями и опытом, что накопились за его долгие пятнадцать лет, но «разбавитель», выражаясь языком химии, на котором в данный момент вещала учительница, был слишком летучим, эфемерным. Вот оно, вот! Ещё мгновение, и Костик поймает за хвост ускользающий смысл того, что пришло к нему, но — ууупс! И в голове лишь химический осадок.

Костик тряхнул головой, вырвал из тетради листок и написал крупными буквами:

«Я, Константин Рымник, нашёл формулу истинной свободы».

Подумал, зачеркнул и вывел:

«БОЛЬШАЯ КНИГА ДЖИБОБА»

И ниже в скобках:

(Калибровка пофигизма)

Первое. Джибоб свободен от всего. Единственное, что управляет его свободой — это желания. Джибоб поступает так, как он хочет.

Второе. Если джибобу в силу каких-либо внешних обстоятельств невозможно делать то, что он хочет, то ему пофиг.

Третье. Если джибобу не пофиг, то значит он так захотел.

Вот и всё.

Костик подумал было написать что-нибудь о пацифизме, но решил, что пацифизм — это уже «побочная философия», она ему просто-напросто не нужна.

Он аккуратно сложил листок и сунул в карман. Химичка гремела какими-то колбами, поминутно выводя многоярусные формулы так, что на доске уже не оставалось места.

Прозвенел звонок. Класс зашумел, собирая портфели, и разделился на две равные группы. Первая ринулась в коридор, вторая обступила Костика.

— Доб, слушай, а ваши давно существуют? — спросил Слава Савельев, у которого из головы всё не шёл эпизод в физкультурном зале.

— Наши?

— Ну, джибобы.

— Да-а! — Костик картинно поднял глаза к потолку. — С древности.

— А вы все так подтягиваетесь?

— Практически. Сила в том, что когда ты поступаешь так, как хочешь, а не как тебе велят, ты можешь намного больше, чем думаешь.

— Ну, ты же не можешь делать только то, что хочешь.

— Почему?

— А учителя? Вот назначат тебя сегодня дежурить, что тогда?

— А кто сказал, что я не захочу?

— А контрошу писать тоже захочешь?

— Может, и захочу. А нет, так мне пофиг — напишу и забуду.

Озадаченные одноклассники молчали. Савёха не унимался:

— Так уж прямо всё по барабану?

Костик вдруг подумал, что должна быть какая-то тайна. Пускай одна-единственная, малюсенькая, но такая, чтоб заинтриговала!

— По правде сказать, есть кое-что…

Все обратились в слух.

Костик проколол Антохиным фирменным взглядом всех, кто смотрел на него, помолчал загадочно и произнёс:

— Сила, пацаны, в том, что есть одна ма-а-а-ленькая штуковина, которая джибобу НЕ ПОФИГ.

И, выдержав театральную паузу, уже направляясь к двери, бросил через плечо:

— Но не всё сразу, бандерлоги, не всё сразу… Придёт время — узнаете.

* * *

Учебный день подошёл к концу. К Костику больше с вопросами не приставали, лишь уважительно смотрели в его сторону. Один только Кирилл Кабанов не обращал на него внимания. Костик подметил, что это немного ослабляет чувство триумфа. И сразу же отругал себя: истинного джибоба не должно волновать подобное. Впрочем, может, Кабан тоже… своего рода джибоб. И ему пофиг всё, включая Костика? Но что-то подсказывало ему, что он ошибается: Кабану далеко не всё безразлично.

Спускаясь на первый этаж, Костик не удержался и заглянул в физкультурный зал. Было пусто, и неубранные маты, согнутые пополам, валялись на полу, как морские котики на берегу. Костик подошёл к козлу, задвинутому в угол, погладил его блестящую дерматиновую спину, потрепал воображаемую холку.

«Спасибо, брат. Ты даже не представляешь, что сделал для меня сегодня!»

Выйдя на улицу и вдохнув весеннего воздуха, Костик понял: мир изменился. Да, конечно, он изменился ещё вчера, в первый его день в новой школе, но сегодня… Сегодня вместе с миром изменился и сам Костик. Он вытащил мобильный и позвонил отцу.

— Пап, я не поеду к старикам. Просто это через силу, понимаешь, а я не хочу что-либо делать через силу. Когда соскучусь, приеду к ним сам. Один, без семейного табора. Обязаловки больше не будет.

Отец что-то говорил в трубку резко и экспрессивно, Костик вежливо и внимательно слушал. Никакого хамства теперь от него не дождутся, никто не выведет его из себя. Ни нотациями, ни провокациями. Ведь война — это что? Дискомфорт!

— Да, пап, я согласен, я чудовище и плохой сын. Но отныне я буду делать то, что считаю нужным. И так теперь будет всегда.