Он мгновенно понял, что чувствуют подвижные дети, запертые в замкнутом пространстве. «В их возрасте я уже научился беспрекословно подчиняться желаниям матери, мог часами сидеть, уставившись в какую-нибудь книжку, и молчать, пряча нетерпение. Да уж, я хорошо помню поездки к тете Адели! Они вполне могли потягаться с путешествиями Пруста, а Урскамп вряд ли уступал в занудности Комбре». Эти рассуждения до крайности раздражили Орланду, и он вышел в коридор, похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но был разочарован: Люсьен Лефрен не курил.

— Сигарету?

«Журнальный» господин с улыбкой протягивал ему пачку «Кэмела». Реакция Орланды была мгновенной: «Я не люблю светлый табак!» — но он тут же спохватился: «Почему это я не люблю? Светлый табак не выносит Алина!» И он взял сигарету.

— Благодарю вас.

— Не за что.

Любезный пассажир щелкнул зажигалкой, привстал: некоторые люди, давая прикурить, заставляют вас наклоняться к пламени или, напротив, так резко выдвигают руку с зажигалкой вперед, что рискуют подпалить вам волосы, и приходится в панике отшатываться. Иногда зажигалка «отъезжает» сантиметров на двадцать вправо, вы изгибаетесь, провоцируя судорогу, да еще вынуждены благодарить. Алина, которой с детства внушали, как невежливо отвергать оказываемую вам любезность, придумала хитрый выход: она купила себе очень дорогую изящную зажигалку от Картье или Дюпона, не знаю, я в этом не сильна! — производившую на окружающих столь сильное впечатление, что они смущенно прятали в карман десятифранковые «одноразовки». Орланда, ожидавший привычного неудобства, удивился, когда незнакомец подвел пламя точно к концу его сигареты, поднял глаза и затрепетал: этот мужчина уступал в элегантности парижанину с Северного вокзала, но его пристальный взгляд и легкая — приглашающая — улыбка стоили дорогого кашемирового пальто! Алине был хорошо знаком подобный взгляд — она никогда не могла его выдержать: настойчивый, жесткий, заманивающий, подавляющий… Выдержать — значит, согласиться, секундная задержка — и пути к отступлению отрезаны, ты сдался. Орланда задрожал. Прикурив, он шагнул назад, прислонился к окну, удивляясь, что его завлекают, — его, который собирался сам провоцировать все и вся вокруг! «Надо же! Как удачно я выбрал себе обиталище!» — подумал он. Люсьен Лефрен действительно очень хорош. Орланда спросил себя, как происходит «кадреж», если тот, кого «кадрят», — мужчина. Вы живете с матерью? Мы с вами не встречались? Нет, это явно не то. В голову пришла фраза Жюпьена — «Какой же у вас снаряд!», но тот произносил этот изысканный комплимент потом, после того, да к тому же у Люсьена были узкие бедра и аккуратная поджарая задница. Собеседник чуть отодвинулся от Орланды, не отпуская его взгляда, и спросил, куда он едет.

— В Брюссель.

— А я выхожу в Сен-Кентене.

— Уже скоро.

— Слишком скоро.

«Ну и ну! Что, прямо так, в лоб? Да-а, он не стесняется!» — подумал Орланда, увидев, что незнакомец расстегнул пиджак и сунул руки в карманы брюк, явив объекту своего вожделения возбужденное естество. Орланда ощутил ответный огонь и выпрямился, демонстрируя подтверждение своей страсти.

— Пойдемте…

Как мы знаем, Алина — более чем «приличная» женщина, так что Орланда спросил себя, куда это его приглашают. Его собеседник тем временем быстро направился в конец вагона: походка была твердой, красиво пружинистой. «Я едва его разглядел, — думал Орланда, — следовательно, меня возбуждает ситуация. Бедняжка Алина верит, что долгие прочувствованные беседы и порывы души — суть краеугольные камни желания, она так внимательно прочла описание встречи во дворе особняка де Германтов, но ничего не поняла. Куда, к черту, он меня тащит? Тут ведь нет подсобки, как в лавке…» Мужчина свернул налево, и тут Орланда нагнал его: он открыл дверь туалета! «Ах я, святая простота! Ежу понятно, другого варианта просто нет!»

— Входите, быстрее!

Он проскользнул в узкое пространство, чуть подвинулся, оставляя место для того, кому суждено было стать первым любовником в его новой жизни, тот захлопнул дверь и немедленно обнял его. Орланда поднял глаза: красивое лицо с крупными энергичными чертами, шатен, короткая стрижка, и главное — взгляд, острый, проникающий в душу, как будто вся мощь этого человека сконцентрировалась в его глазах, готовая рвануться вперед, схватить, сжать в яростном объятии, такая же сильная, как руки, обнимающие, пробуждающие ответный порыв. Орланда задрожал всем телом — Алина никогда не переживала подобной бури чувств, плотина прорвалась, желание вырвалось наружу, всевластное, всепоглощающее, растворив в небытии последние остатки личности Люсьена Лефрена. Орланда почувствовал, что погружается в чудовищный мир опасных страстей, где можно рискнуть своей бессмертной душой ради одного только мига наслаждения, потому что наслаждение обладает страшным величием преступления, он осознал, что есть адский огонь и вопли грешников, ввергающие в недоумение наш век, он понял, что проклят навечно. Чистота, Целомудрие и Стыд отступили с криками ужаса и отчаяния, губы юноши встретились с губами мужчины, и Орланда застонал, потрясенный своей реакцией. Его обнимают, и он обнимает в ответ, обеими руками притискивает к себе бедра партнера… О, как жестока эта схватка, какой огонь разливается по чреслам, о, утонченная пытка предвкушения будущих соитий… Они задыхаются, хрипят в лицо друг другу, Орланда придвигается все теснее, а мужчина скользит ладонью по его животу в поисках восставшей плоти, Орланда, знавший всего одну потайную дверцу, упивается чудесной новизной иного входа, вот древко стяга, вот мачта, вот само знамя, он кидается в атаку, через секунду он… Нет, думаю, это уж слишком! Мне пора удалиться, благовоспитанной даме моего возраста здесь не место, лучше мне вернуться к Алине.

Она читала. Потерпевшие крушение астронавты пересчитывали своих погибших товарищей и смотрели в незнакомое небо, куда не смогут устремиться вновь, конкистадоры, затерянные в глубинах световых лет… Они вечно будут ходить по чужой планете, толкая перед собой тачки с фунтом.

Алина закрыла книгу, почувствовав, что в ее томящемся скукой мозгу зарождается крупинка безумия, душой овладевают странные желания, а здравый смысл разлетается вдребезги. Боже, как же далеко отсюда был Орландо, следующий нормам морали собственного века, помнящий, что дамам надлежит быть целомудренными, и прячущий ножку, смущающую покой капитана корабля! Здесь в воздухе распространяется опасная пыльца, те, кто ее вдыхает, забывают о всяком принуждении, они забрасывают чепчики (то есть шлемы, конечно!) за ядерные реакторы, а форму — в крапиву и предаются самым разнузданным страстям. Что делает Орландо, рассекая столетия? Трахает крестьянских девок, занимается любовью с королевой и юной русской аристократкой, а потом, став женщиной, он — или она! — спит с проститутками и выходит замуж за благородного мореплавателя: славное приключение, великое освобождение! В самом конце она оказывается в большом лондонском магазине в образе миссис Деллоуэй и покупает — нет, не цветы! — но двуспальные простыни! «Язык Мэрион Циммер Брэдли далеко не так хорош, конечно, — думала Алина, — но до чего это забавно! Именно то, что мне требовалось». Невероятное создание с очень светлыми волосами выходит из леса, направляется неверными шагами к изумленно-восхищенной женщине, мысленно обращается к ней, это существо так нежно, так безумно, внушает такое успокоение, что глаза Алины снова наполняются слезами. Она вообразила, как это было бы сладко — почувствовать себя совершенно защищенной, побыть в безопасности в душе другого существа, чьей единственной заботой стало бы ее счастье, какой бы я ни была, меня приняли бы, и любили, и ласкали, одно только мое существование наполнило бы благостью душу любящего меня человека, и я забыла бы — о, забыла бы навек! — что значит тяжко завоевывать чужую благосклонность, ко мне вернулись бы былая невинность, храбрость и доверчивость». Алина не знала, что в это самое мгновение Орланда, вернувшийся в «до первородногрешный» мир, забыл о необходимости подчиняться запретам и взлетает все выше в небеса, чтобы очнуться на седьмом небе, над облаками, под ярким солнцем манящего взгляда любовника.