– И давно ты это знаешь?

– Они мне рассказали до того, как я пошел в детский сад. Ило – маленький город, и они не хотели, чтобы я узнал об этом где-то во дворе.

– И ты мне об этом тоже сейчас рассказываешь поэтому? Чтобы я не узнала об этом от кого-то другого?

– Нет. Я рассказываю тебе потому, что ты должна знать все мои тайны.

Я подошел к кровати и отдал ей тонкий пластиковый стаканчик.

– За нас.

Она никак не отреагировала на мой скорбный тост, поставила стакан на покрытую царапинами тумбочку и аккуратно укутала куклу мэра.

– Рой, зачем ты так? Мы женаты уже год, и тебе не пришло в голову рассказать мне об этом раньше?

Я ждал продолжения, отрывистых фраз, слез. Возможно, мне даже этого хотелось, но Селестия только опустила глаза и помотала головой. Вдохнула и выдохнула.

– Рой, ты специально все подстроил.

– Что? Что значит «все»?

– Ты говоришь, что хочешь детей, что ближе меня у тебя никого нет, а потом оказывается, что в шкафу у тебя стоял такой скелет.

– Никакой это не скелет. Разве это что-то меняет?

Я вбросил это как риторический вопрос, но ждал правдивого ответа. Я хотел, чтобы она сказала, что это ничего не меняет, что я – это я, и мое ветвистое семейное древо тут ни при чем.

– Я не только об этом. Ты хранишь в бумажнике чей-то телефон, иногда ходишь без кольца. И еще вот это. Как только мы переживем что-то одно, появляется что-то другое. Если бы я не была так в тебе уверена, я бы подумала, что ты пытаешься разрушить наш брак, будущего ребенка – все.

Она говорила так, будто я один во всем виноват, хотя в любой ссоре виноваты оба.

Когда я был в ярости, я не повышал голос. Вместо этого я понижал его так, что он проникал собеседнику даже не в уши, а под кожу.

– Уверена, что хочешь продолжать? Что, нашла подходящий момент и решила соскочить? Я ведь серьезно спрашиваю. Я говорю тебе, что не знаю своего отца, а ты начинаешь задумываться о наших отношениях? Я тебе не рассказал раньше только потому, что к нам это никак не относится.

– Ты с ума сошел, – сказала Селестия. В отражении мутного зеркала ее лицо было злым и напряженным.

– Видишь теперь, почему я тебе не рассказал раньше. Ты говоришь, что не знаешь меня потому, что я не предоставил тебе свой полный генетический профиль. Да ты ничем не лучше этих обывателей!

– Проблема в том, что ты мне не сказал раньше. Мне все равно, знаешь ты, кто твой отец, или нет.

– Кто тебе сказал, что я не знаю, кто он? Ты на что сейчас намекаешь? Что моя мать не знала, от кого залетела? Ты серьезно сейчас? Об этом хочешь поговорить?

– Не придирайся к словам. Это у тебя нашелся секрет размером с Аляску.

– Да что тебе еще надо? Моего биологического отца зовут Отаниел Дженкинс. Все, больше ничего нет. Сейчас ты знаешь обо мне все. И это секрет размером с Аляску? Скорее, с Коннектикут. Даже поменьше, может, с Род-Айленд.

– Не паясничай, – сказала она.

– Слушай, есть в тебе сострадание? Подумай, Оливии и семнадцати лет не исполнилось. Он был гораздо старше ее, он просто ей воспользовался.

– Меня больше волнуют наши отношения. Мы женаты. Женаты. Мне вообще наплевать, как его зовут. Ты думаешь, меня интересует, с кем твоя мать…

Я повернулся, чтобы взглянуть на нее прямо, не через зеркало. Увидев ее лицо, я испугался: она прикрыла глаза и сжала губы, готовясь что-то сказать, но я подсознательно понял, что не хочу это слышать.

– 17 ноября, – сказал я, прежде чем она смогла закончить мысль.

У других пар кодовые слова были заготовлены на случай, чтобы остановиться во время жесткого секса, а мы их использовали, чтобы остановиться во время жесткой ссоры. Если один из нас произносил «17 ноября», любой разговор должен был остановиться на пятнадцать минут. Я пустил этот прием в ход потому, что понял: если она еще что-нибудь скажет про мою маму, один из нас неизбежно скажет то, что мы уже не сможем пережить.

Селестия вскинула руки:

– Хорошо. Пятнадцать минут.

Я встал и взял пластиковое ведерко для льда.

– Пойду льда принесу.

Пятнадцать минут – это, в принципе, куча времени. Я знал, что как только выйду за дверь, Селестия позвонит Андре. Они познакомились еще в детском манеже, когда были такими маленькими, что даже сидеть не умели. Так они и скорешились, как брат и сестра. Я с Дре познакомился в колледже, собственно, это он меня с Селестией и познакомил.

Пока она выпускала пар с Дре, я поднялся на этаж выше, поставил ведерко в автомат и нажал на рычаг. Кубики прерывисто падали в ведерко, я ждал, и тут ко мне подошла женщина. Ровесница Оливии, грузная, с добрым лицом и ямочками на щеках. Плечо у нее было замотано эластичной тканью. «Разрыв плечевой манжеты», – объяснила она и добавила, что вести машину, конечно, трудно, но у нее в Хьюстоне внук, которого она хотела подержать здоровой рукой. Оставаясь джентльменом, каким меня воспитала мама, я помог ей донести лед до комнаты, в 206-й номер. Из-за травмы ей было трудно открывать окно, поэтому я приподнял раму и подложил под нее Библию. Оставалось еще семь минут, я пошел в ванную поиграть в сантехника и починил сливной бачок, который шумел, как Ниагара. Перед уходом я предупредил ее, что дверная ручка разболталась и, когда я уйду, ей нужно будет перепроверить, закрыта ли дверь. Она поблагодарила меня, я называл ее «мэм». На часах было 20.48. Я запомнил, потому что как раз посмотрел на время, чтобы понять, можно ли уже возвращаться в номер.

Я постучал в дверь нашего номера в 20.53. Селестия сделала коктейли из водки и клюквенного сока. Она погрузила руку в ведерко, достала лед и положила нам по три кубика. Потом слегка потрясла стаканы, чтобы охладить напитки, и протянула мне свою красивую руку.

Больше таких радостных вечеров у меня не будет еще очень долго.

Память – существо странное. Хранитель с причудами. Я до сих пор вспоминаю ту ночь, хотя уже не столь часто, как раньше. Сколько можно прожить так, глядя назад через плечо? И неважно, что там говорят другие, меня память не подводит. Думаю, никто никого не подводит.

Когда я говорю, что этот «Сосновый лес» до сих пор является мне наяву, я не пытаюсь оправдаться. Это действительно так. Как там пела Арета? Женщинам трудно. Как и всем нам… Они слабы, под стать своим парням[13]. Так и есть.

Мне жаль, что в ту ночь мы ссорились так сильно из-за его родителей и всего остального. До свадьбы мы ругались и сильней, когда пытались играть в любовь, но то были битвы за наши отношения. А в «Сосновом лесу» мы сцепились из-за прошлого, а честной такая схватка не бывает. Зная то, чего не знала я, Рой произнес «17 ноября» и остановил время. Когда он вышел из номера с ведерком для льда, я была рада, что он ушел. Я набрала номер Андре, он взял трубку через три гудка. Мой как всегда разумный и деликатный друг успокоил меня.