А я просто хочу рисовать с детьми красками. К тому же со мной случилась беда — на тех похоронах: я не могу про это не думать. Про Женьку на портрете, про его маму в черном платочке. Даже тогда, когда малыши в пилотках со звездочками маршируют по залу и машут флажками — старательно и не в такт музыке. То есть — именно тогда.

Наверное, можно было научить их ходить в ногу. Ведь марш так похож на танец. И гусары времен войны с Наполеоном обожали балы…

После праздника Галина Васильевна не подходит — подлетает ко мне. Я вижу, как у нее трепещут ноздри, а за спиной развеваются крылья ярости. Эриния.

— Ася Борисовна! Зайдите в кабинет директора! Срочно!

Иду в указанном направлении и соображаю: кажется, я не добавила ничего нового к списку уже совершенных преступлений?

— Вы что себе позволяете? — она начинает кричать почти сразу, не давая мне прикрыть дверь. — Вы испортили весь праздник. Ваши дети явились одетыми как попало! Вам в голову не пришло позаботиться о костюмах! Но этого мало! Вы еще позволяете себе заниматься демонстрациями!

Я ожидала разборки из-за стихов. Я заготовила аргумент — по поводу их качества. Но тут что-то другое, и я не сразу вникаю… Я тихо сидела в углу и смотрела — как они маршируют; не кричала, не свистела…

— Вы испортили все представление. И детям, и родителям. Знаете, с каким лицом вы сидели? Это, между прочим, праздник, а не похороны.

Государственный праздник, День революции. На ваше счастье, не пришли из вышестоящей администрации. А могли…

— Извините, у меня нет другого лица.

Наглость — даже такая, едва просвечивающая, —

дается мне трудно. Я говорю очень тихо — гораздо тише, чем гремит мое сердце. А оно зачем-то стремится пробить грудную клетку.

Но Галина Васильевна, кажется, не слышит этих ударов. Хорошо, что не слышит. Вообще она вдруг становится совершенно спокойной:

— Вы плохо работаете, Ася Борисовна!

Неправда. Я работаю хорошо.

— Вы неизвестно чем занимаетесь с детьми. Забиваете им голову ерундой. Какие-то бесформенные картинки, отсутствие четкого сюжета, нелепые россказни. (Откуда она знает?) Вы игнорируете программу.

— Но разве в программу не входит смешивание цветов? Какая разница, на каком сюжете учить? И сказки Севера — это ведь близко детям, это не ерунда, — я сбиваюсь, начинаю лепетать что-то невразумительное.

Завуч смотрит с презрением. Я ей отвратительна— со своими жалкими отговорками. К тому же в ее колоде припрятан гуз.

— В любом случае — ни один урок по изобразительному искусству в первых классах не записан у вас в журнал. Я имею право не считать их при начислении вашей зарплаты. И я это сделаю. Чтобы научить вас дисциплине. Чтобы вы, наконец, поняли: школа — это не студия творческого безобразия!

Баночки с гуашью открываются туго. Двадцать шесть баночек с белой краской — для снега. Двадцать шесть баночек с черной краской — для неба. Двадцать шесть баночек разных цветов… К тому же во время урока кто-то обязательно разольет воду. Рисование снега — это очень красиво, но очень хлопотно. И ведь нужно всех похвалить. А в первых классах нет оценок. Я надеялась заполнить журнал дня за два до конца четверти — когда последний рисунок ляжет в папку и можно будет смонтировать выставку…

Галина Васильевна все рассчитала: бытие определяет сознание. У молодых специалистов маленькая зарплата: я почувствую наказание. Меня давно стоило выпороть — за наглость и произвол. Наглость и произвол надо давить, давить на корню. Тогда во время детских парадов мое лицо будет иметь нужное выражение.

А что сейчас на нем написано? Усилие не расплакаться?

— Я могу идти?

— Можете.

Где тут дверь? Ноги как ватные.

По черному лесу, бесснежному лесу бродит медведь- шатун. У медведя проблемы, оттого что не смог заснуть. Или проснулся не вовремя. Бродит по белому лесу, есть ему охота, и спать. Маята, маята, маята.

Интересно, медведь-шатун — это всегда он? Никогда не слышала, чтобы говорили: медведица- шатуница. Или медведица-шатунья. Наверное, лишенный сна зверь заодно лишается пола. До этого ли ему? Или ей? Когда хочется спать, спать, спать. Чтобы не видеть пустого черного леса.

Мне не хочется никого видеть. Даже Лешу. Вернее — особенно Лешу, с его образцово-показательной положительностью.

У разных людей бывают разные судьбы. Бывает злая судьба, бывает судьба счастливая, судьба необычная. А у Леши судьба милая. Краснощекая такая, с целым подносом сладких булочек. Она ему: «Отведай, Лешенька, с повидлом!» Он — хрум-хрум — съел булочку и доволен жизнью. Но однажды судьба его обманула — подсунула булочку в виде меня. И начинка в ней оказалась из лебеды. Эта трава съедобная, но горькая. Бабушка с мамой ели в эвакуации щи с лебедой — во время «настоящей войны». Но тут нужно закалку иметь — чтобы не подавиться. И к тому же знать, как вымачивать. А Леша не знал, и непривычная горечь его поразила.

* * *

Он хотел бы меня утешить: я все утрирую. Мне пора перестать быть такой романтичной. Я не умею считаться с реальностью, не понимаю простых вещей. Журнал — финансовый документ. Как можно относиться к нему так небрежно? И по поводу праздника я не совсем права. Если какие-то стихи показались мне не совсем уместными, их следовало заменить, а не устраивать вялый саботаж! (Леша доволен найденным определением.) Что в результате изменилось? Только создала себе лишние сложности. И эта впечатлительность, по поводу цинковых гробов… Ужасно, конечно, что погиб мой одноклассник. Но он не был мне близким человеком, ведь так? (А что, если соврать? Сказать, что Женька учил меня целоваться?) Да, сложная штука жизнь. И интересы страны порой требуют человеческих жертв. Иногда больших жертв! (Он вздыхает.) Но — ничего не поделаешь! И не надо так много думать о смерти.

Леша очень заботливый, очень внимательный. Надо предложить ему тему для обсуждения: он в виде потенциальной жертвы во имя интересов страны. (Я невольно прикидываю размеры цинкового гроба.) Какие такие интересы? Да найдутся — были бы жертвы!

— Ася, тебе надо развеяться. У меня есть подарок. — Он делает хитрые глаза — как фокусник с отклеившимися усами. — Коллектив аспирантов нашего института едет на экскурсию в Звездный городок. Мне разрешили взять тебя.

* * *

— По-моему, этот Леша — очень положительный. — Мама садится рядом и гладит меня по руке. — И симпатичный такой. Рост у него… подходящий. И глаза такие красивые. Голубые.

— Мама, я не люблю голубые глаза.

— Ты не права, Асенька, не права.

Что случилось с моей мамой? Может, ее подменили? Инопланетяне? Вживили ей в мозг секретный электродик? И она теперь ведет такие странные беседы:

— Мне лично всегда нравились голубые глаза. У нас в институте на другом курсе учился один молодой человек — такой высокий, белокурый. С голубыми глазами.