Она даже не сумела удержать рядом с собой отца.

* * *

Я помню, как уходил отец — не глядя на маму, деловито, без видимой спешки, аккуратно укладывал вещи в рюкзак: на дно — тяжелое, в карман — ложку с миской. Так, чтобы не гремели.

Мама позвала нас с Витькой обедать, а отец все собирался. Она сказала:

— Может, поешь?

— Некогда.

Куда он торопился? Потом заглянул в кухню, кивнул — непонятно кому:

— Все. Пока. Напишу.

И ушел.

Мне было тогда пять лет. Но я это помню.

* * *

Я вообще хорошо его помню.

Такой большой, веселый, весь в снегу.

Наш дом стоял в овраге. Зимой склоны оврагов превращались в настоящие высокие крутые горки — с ледяными накатами и трамплинами.

Иногда по выходным отец гулял со мной и братом. Он обожал кататься на санках. И всегда выбирал санки без спинки.

— Эй, команда! Налетай! — кричит он, плюхаясь животом на сиденье.

Мы с восторгом устраиваемся на его огромной спине.

— Ну, поехали! — отец объявляет о старте с веселой угрозой и начинает отталкиваться руками, направляя санки к обрыву. Мы тихонько поскуливаем от удовольствия, вцепляясь в его куртку, и пытаемся усесться понадежнее. Санки, достигнув критической точки, вздрагивают и ныряют носом вниз, с каждой минутой разгоняясь все больше. Отец ловко направляет их движение, отталкиваясь то руками, то ногами. Мы уже верещим в голос, и отец, заставив санки подпрыгнуть на трамплине, наконец сбрасывает нас в снег. А сам мчится ' дальше, совершая немыслимые виражи вокруг одиноких берез и продлевая санный путь до рекордной отметки — к восхищению окружающей публики.

Потом мы вваливаемся домой, мокрые, с ног до головы облепленные снегом.

— Это что за три поросенка явились? — с притворным недовольством спрашивает мама. — Нет, два поросенка и белый медведь! Вот я сейчас вас веником!

Она начинает обметать с нас снег, мы увертываемся, а отец под сурдинку норовит сунуть ей за шиворот заготовленный снежок.

— Ой! — взвизгивает мама. — Вот я тебе задам! — и шлепает веником по его плечам и спине. Он легко и весело уклоняется, потом вдруг, ловко перехватив ее руку, прижимает к себе и целует.

А мы кричим:

— Папа! Расскажи, как мама русалкой была. Как ты ее из реки вытащил!

— Как-как? Смотрю — русалка в реке плавает! Ничья. Нырнул, за хвост уцепил, вытащил и высушил. А потом обогрел и обласкал!

Мать при этом всегда заливалась краской.

* * *

Я представляю, как это было. Как бабушка говорит маме:

— В поход? Ты с ума сошла! Ты хоть понимаешь, что это такое — спать на сырой земле? Хочешь застудить почки? И как ты будешь подмываться в лесу, ты подумала?

Но мама не слушает. Она мечтает сбежать, давно мечтает сбежать от бабушки. От ее вечного крика и поучений. Куда-нибудь, хотя бы на время, где ничего этого не будет, а будут деревья, много воздуха, смелые люди. Людка говорила, там очень красиво: закаты, прозрачная вода. Если мама увидит деревья, их отражение в воде, она сразу поверит в Китеж. Мама хочет поверить.

Тогда бабушка решается на последний аргумент:

— Тебе — что — девушкой быть надоело?

Мама сжимает губы и решает обязательно идти.

* * *

— Эй, Петрушка! Ты видела, как командир на тебя пялится?

Людка — опытная туристка. Она полжизни проводит в лесах. А мама — новенькая. Она и еще один парень, Ваня. Они со второго курса. Остальные пятеро — старшекурсники, уже обтертые, бывалые. Девушек всего две — мама и Людка. «Командир» — отец. Он инструктор, ведет группу. Это он прозвал маму Петрушкой — за косички. В городе мама носила пучок. Но шпильки по лесным условиям оказались слишком ненадежным «крепежом», и мама стала заплетать две короткие упругие косички, торчавшие в стороны.

— Ты меня слышишь? Будь начеку! Командир, если глаз положит, своего добиваться будет. Поняла?

Маме не до командира. Ей вообще ни до чего. Она почти не видит обещанных Людкой красот: взгляд не имеет сил наслаждаться. Жизнь поедается физическими усилиями. Маме никогда не приходилось столько грести. Или столько идти. И тащить. У нее ноют плечи и руки. И ноги все время мокрые. А ноги должны быть сухими, иначе простудишь женские органы. Внушенный бабушкой страх вдруг оказывается навязчивым, неотступным.

— Эй, там, у Петрушки! Впереди поворот! Будьте внимательны. Заходите последними. Не торопитесь! Не отставайте!

Этот маршрут, он считается легким. И этот поворот реки тоже. Но Ване трудно. Мама ему почти не помогает. Даже мешает. И зачем его только посадили с мамой?

— Будешь плыть аккуратнее, когда с тобой пассажир. А так, с непривычки, лихачить начнешь!

— Ну, ты психолог, командир! — язвит Людка. — И где тебя таким премудростям учили?

— На бороде!

— Оно и видно!

Ваня не лихачит. Он старается быть аккуратным. Но не может все время контролировать маму. И на этом дурацком повороте мама умудряется зацепиться веслом за корягу. Ваня не видит. Он только чувствует,

что лодка отказывается подчиняться. Они застряли. Остальные уже далеко впереди, причалили к берегу.

— Давай, давай! — кричит командир.

Ваня «дает» как-то неправильно — и мир переворачивается вверх ногами, становится холодным и мокрым. Мама перестает соображать. Ваня зацепился за лодку, а ее сильно отбросило в сторону. Она еще худо-бедно удерживается на поверхности, но река швыряет ей в лицо пригоршни воды, и она хлебает, хлебает. Может, она уже тонет?

— Мужики, ловите лодку!

Отец бежит по берегу, на ходу сбрасывая сапоги, и прыгает в воду. Он хорошо плавает, мой будущий отец, — так же хорошо, как катается на санках. Мама чувствует рывок за ворот и короткий приказ:

— Дыши!

Она со звуком втягивает в легкие воздух.

— А теперь греби! Шевели руками! Шевели, говорю! Помогай!

Отец тянет ее к берегу, стараясь удерживать лицо над водой. На берегу их уже ждут: три пары рук помогают отцу с его ношей выбраться из реки.

— Парень в порядке? — коротко спрашивает отец, аккуратно усаживая маму на землю.

— В порядке. Поплевал маленько — и все. А Петрушка?

— Нормально, — отец вертит мамино лицо из стороны в сторону. — Нормально. Ставим лагерь.

— Помочь?

— Сам справлюсь. — И хочет взять маму на руки.

— Пусти, я пойду!

— Ну, давай. Осторожненько. Испугалась?

Мама молча кивает.