Получив приказ оставить Кагету, Карло не то чтобы забеспокоился о Хаммаиле, скорее начал испытывать некоторую неловкость. Жил себе молодой казарон, упитанный и красивый, чего-то хотел, о чем-то думал, родную казарию терпеть не мог, мечтал осесть в империи и добился-таки своего. Перебрался в Паону, женился на гайифской девице, не из самых красивых, зато с влиятельной родней, пошли дети… И тут родня жены хватает за горло и тянет в неприятное отечество, да не кем-нибудь, а казаром! Имперские сановники сыплют любезностями и подачками, обещают всяческую помощь, и вот ты среди тупых, неотесанных дикарей – такой просвещенный, такой утонченный, такой нужный великой Гайифе! Как тут не напялить корону и не водвориться во все эти дворцы?

И все бы хорошо, только у доброй половины страны имелся другой казар. Сперва Лисенок казался временной помехой, а трон, пусть и неустойчивый, надежно подпирала империя, теперь же ей стало не до Кагеты. Как Паона обещает, заверяет и бросает на произвол судьбы, Карло испытал на собственной шкуре, сейчас пришла очередь Хаммаила. Симпатий ни он, ни его Антисса не вызывали, однако чувствовать себя Забардзакисом было противно.

Изворачиваться и крутить маршал не любил, но, не желая обострений, заставлял себя быть дипломатичным. Его пригласили для важной беседы, и он поехал, хотя Курподай намекал на возможные неприятности, Ламброс советовал взять охрану посильней, а Левентис – отказаться под благовидным предлогом. Сейчас, перед золочеными дверьми, на которых били крыльями голенастые цапли, гайифец жалел о своем чистоплюйстве, но отступать было поздно, да и не зарежут же его, в конце концов!

Дежурный казарон в малиновых сапогах и с золотой полутарелкой на груди протянул лапу к шпаге, Капрас положил руку на эфес:

– «Моя шпага – моя честь, моя честь – честь империи».

Двусмысленная гвардейская шутка сработала – казарон отступился, и Карло вошел в узкий расписной коридор. Сбереженная шпага в такой щели была бесполезна, но маршал не встретил никого, кроме спешившей по стене навстречу усатой рыжей твари, слишком похожей на таракана, чтобы быть кем-то иным. Коридор упирался в дверь, на которой красовалось оранжевое солнце с глазами и ноздрями, однако без рта. Немое светило стерегло двойную комнату – в ближней, большой, журчал одинокий фонтанчик, в дальней, полукруглой, виднелся низкий, заставленный кувшинами и блюдами стол, за которым расположились дама и трое мужчин. Хаммаил вводил в бой семейный резерв, и резерв этот был последним.

Капрас поклонился. Сухощавый, одетый по-имперски господин выбрался из-за золотого ведра с оранжевыми розами, видимо, это был тесть казара. Карло с ним еще не сталкивался – батюшка Антиссы блюл семейные интересы при императорском дворе, и его появление могло означать многое.

– Насколько я успел понять, – предполагаемый Каракис-старший улыбался совершенно по-паонски, что отнюдь не вызывало у маршала нежности, – владыка Кагеты принимает гостей сидя. Положение, увы, обязывает, так что вашу руку, сударь, пожму я. Мы незнакомы, но я о вас столько слышал!

– Возможно, это взаимно. – Рукопожатие «тестя» было крепким и нарочито молодцеватым. – Если вы граф Каракис Камайский.

– Так вы обо мне слышали? А говорят, военные не желают знать нас, гнусных чинуш… Но садитесь же! С моим племянником Марко вы точно встречались, он до сих пор под впечатлением от вашего милосердия к этому странному человеку, разбрасывающемуся сапогами. Что сказать про дочь, право, не знаю. Трудно называть свою плоть и кровь величеством, но дворцовый этикет остается таковым везде.

– Маршал Капрас у нас нечастый гость, – сочла нужным подать голос Антисса. Золотистые кагетские одеяния ей были к лицу. Забавно, но Гирени пошли бы гайифские девичьи платья с низким, прикрытым густой сеткой вырезом. – Это так мило, что он не устроил очередной смотр.

– Да, – разлепил румяные губы Хаммаил, – маршал Капрас предпочитает нам своих офицеров и наиболее навязчивых казаронов.

– О, дорогой, – запротестовала Антисса, – навязчивых не предпочитают, навязчивых терпят…

– В любом случае, маршал Капрас нас избегает. – В кругу гайифской семьи казар вел себя иначе, чем на казаронском сборище, где вопить и потрясать кулаками почиталось хорошим тоном. – Мне доносят, что вы покупаете новых лошадей, а старых перековываете.

– Обычные воинские дела, – торопливо махнул рукой Марко. – На здешних камнях подковы стираются до отвращения быстро. Я не кавалерист и не столь давно прибыл в Кагету, но моего Валмона перековывали уже дважды.

– Сейчас, – веско сказал тесть, – самое главное в корне пресечь слухи. Если ложь достигнет ушей… ваши величества, прошу простить мою резкость… ушей глупцов, а таких среди кагетской… э-э-э… аристократии немало, они могут заметаться и попытаться сменить сторону. Разумеется, предатели получат свое, но прольется кровь…

Это была увертюра. Капрас не слишком любил оперу, но что сперва играют увертюру, а потом переходят к главному, помнил. Хаммаил не мог не понять очевидного, вот и решил выяснить, не махнет ли уважаемый гость рукой на, считай, проигранную войну и не останется ли в Кагете, и если останется, то за сколько. Поднаторевший за последнее время в местных делишках маршал по мере сил увертюре подпевал, в свою очередь надеясь выяснить, станет ли казар мешать возвращению корпуса лично, попробует натравить казаронов, попросит взять с собой или же рискнет сцепиться с Лисенком один на один.

– Приятно, что Панага-ло-Виссиф удостоен вашей дружбы, – закинул очередную удочку казар. – Но не злоупотребляет ли он ею?

– Казарон Панага много делает для защиты приграничных замков, – извернулся Капрас и потянулся к подносу с халвой. Любителем местных сластей маршал так и не стал, но приличные люди с набитым ртом не говорят, особенно во дворцах.

– Казарон Панага предан, хоть и надоедлив. – Антисса взмахнула широким рукавом, едва не зацепив что-то засахаренное. – В этой стране подобное не редкость.

– Но вы, любезный маршал, отнюдь не обязаны терпеть неприятных визитеров, – подхватил тесть. – Если вы думаете, что, отказавшись принимать того же… Панагу? Какое забавное имя! Так вот, если вы думаете, что нанесете тем самым обиду его величеству, вы ошибаетесь. Тем более что в последнее время насчет этого казарона возник ряд сомнений.

Капрас, выгадывая время, сунул в рот еще и лукума. Последний разговор с Курподаем в самом деле вышел странным.

Обсуждали обучение рекрутов: казарон грустил, что наставники уходят, как было объявлено, в главный лагерь, очень благодарил и сделал очередной подарок, как всегда дорогой и полезный. Сплетням о скором выводе корпуса хозяин Гурпо не верил, зато намекнул, что в некоторые глупые головы пришла глупая же мысль: маршал может уезжать хоть завтра, а вот корпус хорошо бы оставить. Он состоит из отдельных полков, и если командующий окажется… неуступчивым, надо договориться с полковниками. Карло счел это предупреждением и решил, что сам Курподай, надеясь на своих «свежеобученных», мешать не станет, а прочие не страшны: ни мозгов, ни решимости. Однако вскоре один казарон ненароком в гости заглянул, потом другой, а затем подоспело и казарское приглашение… И он поехал, даже не захватив приличный эскорт.