Ему захотелось утащить эту очаровательную куклу к себе домой и как-нибудь упросить, умолить наконец! — Нэлю, чтобы она приняла Анну, чтобы жила девочка не в этой развалюхе с пьянчугой бабкой, а у них, с ним, с Нэлей, Митенькой… и называла его папой.

Митя протянул девочке шоколадку, та взяла ее, посмотрела и бросила на пол.

Бабка замельтешила: «Анечка, чего ж ты, деточка, конфетку на пол бросаешь? Надо бумажку снять, а потом скушать». Раиса, кряхтя, наклонилась, развернула шоколадку, отломила кусочек и вложила Ане в ротик. Та вяло пожевала и выплюнула прямо на белое платьице.

Начались бабкины ахи и вопли Риты: «Ты что, зараза такая, с платьем чистым делаешь? Нарочно ведь! Конфетку тебе хороший дядя принес! Дядя Митя!»

…Ах, вот оно! — он дядя! Этому не бывать, — подумал Митя, но его несколько смутила какая-то злобность девчушки: она вроде бы нарочно выплюнула шоколадку на платье… А что с ней будет дальше в этой семейке?..

Наконец конфликт разрешился: Аню переодели в менее торжественную одежку: ситцевый комбинезончик, застиранный, не раз, видно, видавший виды Аниного характера. Но все равно девочка до щемящей нежности нравилась Мите. Он уже любил ее.

Раиса опять, поклонившись ему («Что ж она так кланяется? Будто я — ее помещик, хозяин?», — подумал Митя), пригласила за стол, отведать, что Бог послал.

Митя пробормотал, что ему нужно идти и есть он не хочет, но понял, что застолья не избежать, да и ел он давно, вернее совсем не ел: кофе они выпили с Верой…

Митю провели в большую комнату, где было вполне прилично для средней руки семьи, — стенка, тахта, телевизор цветной…

Неужели Анатолий за три проведенных в Нью-Йорке года не привез никакой техники?..

Митя удивился. Вообще, в комнате было незаметно присутствие приехавших из-за границы — ни одной вещицы не было…

Стол был уже уставлен к его приходу.

Настоящее российское застолье: грибочки и холодец, два салата, селедка под шубой, пироги, маринованные огурцы, в одной тарелке два сорта колбас, и только заграничными были две бутылки: виски и полиэтиленовый литровый контейнер с содовой.

Митя давно ничего подобного не ел и чуть руки не потер от предвкушения, — аж слюна наполнила рот.

Раиса увидела его загоревшиеся глаза и запела: «Все своими ручками Риточка заделала, до единой капелюшечки. Кушайте на здоровье, как вас? Дмитрий?..»

— Александрович… — подсказал Митя.

Первый тост произнесли за Анечку. Она сидела тут же на довольно стареньком высоком детском стульчике и возила пальцем по тарелке с салатом.

Потом выпили за Анечкину мамочку, потом за бабушку, потом… за папу. Какого?.. Не уточнялось.

Рюмки были с хорошую четвертинку, и Митя «поехал».

Он как можно твердо сказал: «За Анатолия!»

За столом наступила тишина, и Раиса вдруг снова запела-запричитала: «Ой, да знаю я все, Митрий…»

— Зовите меня Митя, — разрешил он.

Раиса обрадовалась: «Вот-вот, Митя, мне так и дочка говорила… Да чего тут таиться-то, все свои! За папу, Анечка, за твоего папаню Митю!»

— Мама, я же говорила, не лезь! — закричала Рита и щеки ее пошли пятнами. — Мы сами разберемся!

Митя хоть и был в подпитии, однако ему не понравился этот хозяйский тон Риты, — она говорила под стать Нэле.

…Почему к нему липнут такие трудные бабы? Одна Вера! Только она! Нежная, тонкая, только его и ничья больше.

Ему уже перестала нравиться даже его дочь Анечка, он и пьяной головой, но понял, что Анечка УЖЕ НЕ ЕГО ДОЧЬ. Она — их…

А Раиса и Риточка пытались подпоить Митю окончательно, чтобы он проснулся у них в квартире и все решилось само собой.

За те полтора-два года, что Рита и Анатолий провели в Союзе, отношения между мужем и женой не улучшились, а ухудшились.

Анатолий купил себе квартиру, хотя Раиса уговаривала его не выписываться от них и не тратить деньги зря: их хибару вот-вот должны снести, а им дать жилье в соседних строящихся домах — так было обещано.

Анатолия же заело как старую пластинку: «Нет, твердил он, я мечтаю отсюда поскорее отвалить — я вас видеть не могу!»

И это было так.

Итак, Анатолий ненавидел Ритку, тещу Раиску и… «свою» дочь.

Чем больше девочка становилась человечком, тем явственнее проступали в ее личике зловредные Митькины черты: его нос, глаза, рот, волосы… Ну и крепкая же у этого поганца порода, думал Анатолий, рассматривая девочку, и злился, злился, до одури.

А тут еще эта хитрожопая дура-теща: как увидит, что он смотрит на девочку, так и начинает сусально сюсюкать: «Ой, Толичек (был Толиком, теперь в ранге повысила — стал ТОЛИЧЕКОМ, недобро усмехался Анатолий), смотришь на девочку? Вылитая Риточка!»

Анатолию очень хотелось треснуть тяжелым предметом ее по голове — еле сдерживался.

И однажды понял, что больше ни дня не сможет провести здесь — кого-нибудь грохнет и присядет лет на десять — пятнадцать.

Он поспешил с кооперативом. Дал взятку. Деньги понадобились немалые, но у него они были. Мебель он из загранки привез, все хозяйственные причиндалы — тоже.

Этим ничего не оставит. Пусть их Митька обеспечивает.

И съехал.

Вот таково было состояние дел в семье у Риточки.

Она звонила Мите не для того, чтобы он пришел сюда и остался насовсем. Она знала, что это невозможно. Да и что бы он дал ей, останься у нее в семье? Шиш с маком! — Вот что бы он дал. И еще его семейка бы Рите понаддала! Она хотела, чтобы он остался ее любовником и чтобы у них было все, как тогда, в Нью-Йорке, и Анечка узнала бы, кто ее папа.

Поэтому Рита откровенно спаивала Митю. И вообще, у нее опять начались нервные срывы: мужчин не было. Не то чтоб за ней уж никто не ухлестывал, нет! Начинали, но, увидев ее психованность, нервность, попросту… сбегали, потому что в основном это мужики были простые, из таких же соседних домов, и таких женщин пугались. А с кем еще могла познакомиться Риточка, сидя с маленькой дочерью, Раиса ведь по-прежнему работала кладовщицей.

Анечку бабка утащила спать, заставив поцеловать «папу» или «дядю», но та ни того ни другого целовать не хотела и смотрела на Митю каким-то взросло злым взглядом, — будто что-то понимала и этого папу-дядю уже ненавидела.

Этот взгляд дочери отрезвил Митю. И когда Раиса, притворно потягиваясь, заявила, что надо хотя б проведать своих друзей-картежников, с которыми в теплое время допоздна резалась в карты. Ну и без бутылочки, конечно, не обходилось…

Митя поднялся и тоже притворно нехотя сказал: «Ритуля, я побежал, мне все же не в двенадцать ночи домой появляться! Бегу. Буду не очень скоро. Надо слетать к маме, она ждет. После приезда — заскочу, теперь адрес знаю».