— Так я пошел? — спросил Митч.

Эбби кивнула, испытывая смущение и решимость, страх и волнение одновременно.

Выбравшись из постели, Митч натянул джинсы и рубашку, оставив трусы, свитер, ботинки, носки и зимнюю куртку в комнате Эбби. Увидев, как бережно он пытается спрятать свой набухший пенис, Эбби захихикала. Митч понял причину ее веселья и покраснел, как валентинка, приклеенная к стене над ее постелью.

— Очень смешно, — сделанным сарказмом хмыкнул он.

Оба расхохотались, а Митч заковылял к двери, расставив ноги и всячески демонстрируя, с каким трудом ему это дается. Оба поморщились, когда он повернул замок и раздался щелчок. Митч замер. Убедившись, что никто, кроме них, этого не услышал, он скользнул за дверь, обернувшись только для того, чтобы одарить ее ослепительной улыбкой.

Эбби ответила ему воздушным поцелуем и беззвучным «Я тебя люблю!».

Митч оставил дверь приоткрытой, чтобы бесшумно вернуться в комнату.

Эбби спрыгнула с постели-и на всякий случай сунула его вещи под кровать. Потом надела его красно-белую футболку, которую использовала как ночную рубашку, и вдохнула впитавшийся в нее запах Митча. Затем забралась обратно в постель и принялась ждать.

Она не чувствовала себя виноватой оттого, что солгала матери. В ее семье было принято постоянно врать друг другу. Попавшись на очередном вранье, они только весело хохотали. «Не говори маме, что я съел второй кусок пирога!» — мог сказать отец. «Эбби, не вздумай сказать папе, что я выбросила его старый галстук в мусорное ведро!» — предостерегала Марджи. Эбби лгала, выгораживая свою старшую сестру Эллен. Эллен училась в Канзасском университете, но когда приезжала домой, то лгала, выгораживая Эбби. По мнению Эбби, в этой лжи не было ничего дурного. Она всего лишь позволяла жить, не чувстуя себя обязанной во всем соответствовать ожиданиям других людей. Кроме того, без этого жизнь показалась бы ей пресной и скучной. Митча их привычка врать неизменно приводила в ступор. Члены его крошечной семьи — судья, Надин и сам Митч — тоже лгали друг другу, Эбби это было отлично известно. Но если они попадались на лжи, последствия были куда более серьезными, что вынуждало их быть очень осторожными.

— Вот в этом и заключается разница между нашими семьями, — как-то раз заявила Эбби. — Вы воспринимаете жизнь слишком серьезно. Если вдуматься, то это очень странно, потому что мой папа — врач. Ему постоянно приходится иметь дело с вопросами жизни и смерти, но на нашей семье это никак не отражается. Но если твои родители узнают о каком-то твоем проступке, мне кажется, они готовы тебя за это казнить.

— Мой отец судья, — напомнил ей Митч. — Он к этому привык. Виновен… Невиновен…

Он провел пальцем по шее и прищелкнул языком, как будто перерезая себе горло.

Эбби содрогнулась, отняла палец Митча от шеи и поцеловала его в кадык.

Впрочем, в этом были свои преимущества. Эбби ложь давалась легко. Что касается Митча, то он совсем не умел врать. Даже сегодня, когда он просил Рекса прикрыть его перед родителями, Эбби почувствовала, как он напряжен. Он даже постарался как можно быстрее оборвать разговор с другом. Эбби была уверена, что сразу почувствует, если Митч когда-нибудь попытается ей солгать. Его верность и честность она принимала как нечто само собой разумеющееся. Если он обещал что-то сделать, то обязательно выполнял обещание. Если ему это не удавалось, он всегда объяснял ей причину. С другой стороны, это означало, что если кто-то из ее родителей повстречает его на лестнице и спросит, что он делает в их доме ночью, да еще и босиком, бедняга Митч, скорее всего, брякнет: «Мне нужна резинка, потому что я решил впервые трахнуть вашу дочь». От этой мысли внутри Эбби снова зародился смех, и ей пришлось уткнуться лицом в подушку, чтобы хихиканьем не разбудить родителей.

И тут зазвонил телефон. Но это был не ее телефон, и Эбби стало не до смеха.

Звонок раздался в спальне родителей. Это был телефон экстренной линии отца.

— Нет! — шепотом закричала она в подушку. — Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Только не сегодня! Пожалуйста, пожалуйста, оставьте его сегодня в покое!

* * *

«Как хорошо, что полы в доме Рейнолдсов закрыты ковровым покрытием», — думал Митч, крадучись пробираясь по коридору, а затем спускаясь вниз по лестнице. И как хорошо, что Марджи Рейнолдс любит ночники, избавившие его от необходимости путешествовать в полной темноте. Вряд ли ему это удалось бы, хотя он и знал этот дом почти так же хорошо, как свой собственный.

Митч заставил себя думать о том, что сделает или скажет, если кто-то из родителей Эбби проснется и обнаружит его крадущимся по их дому среди ночи. Миссис" Рейнолдс его, возможно, и простит, но Митч сомневался, что может рассчитывать на снисходительность со стороны дока.

«Митч?» — произнесет он своим хрипловатым раскатистым баском, благодаря которому все его высказывания выглядели хорошо обдуманными и значительными, даже если он всего лишь здоровался с человеком или просил его передать тарелку с пирогом. Когда Квентин Рейнолдс сообщал людям, что рака у них нет, они воспринимали это как голос с Небес, сообщающий им Благую весть. Если он говорил, что в их распоряжении осталось три месяца, они верили и послушно отправлялись на тот свет в указанный доктором срок. Все в городе знали, что, прежде чем задать доктору какой-либо вопрос, необходимо хорошенько подумать и решить, сможешь ли ты справиться с полученной информацией. Отец Митча любил повторять, что в отношениях с Квентином Рейнолдсом необходимо быть человеком, свободным от предрассудков. Квентин также был наделен суховатым чувством юмора, которое часто сбивало с толку людей, лишенных этого качества. Митч представил себе, как он нахмурится и скажет: «Я готов поклясться, что действительно встал с постели и не сплю. С другой стороны, сейчас глухая ночь, и я вижу Митча, который крадется по моей лестнице…»

Митч на цыпочках миновал кухню и подошел к двери, ведущей в офис дока. Только сегодня днем он сидел в этой кухне и доедал второй кусок вишневого пирога, испеченного миссис Рейнолдс, в то время как за стеной работал отец Эбби. Ему вдруг показалось, что с тех пор прошла целая вечность, а не какие-то несколько часов.

Доктор Рейнолдс придерживался старомодной традиции, согласно которой клиника находилась при доме, а не в центре города. Митч в полной темноте прошел по коридору, соединяющему дом с небольшой пристройкой, сделанной еще до его рождения. Неслышно ступая босыми ногами по паркету, он пересек комнату ожидания, регистратуру и процедурную и очутился в небольшом холле с пятью дверями: в кабинет дока, в две комнаты первичного осмотра, в ванную и в большую кладовую с медикаментами.

Если объяснить, что он делает в чужом доме ночью, представлялось весьма затруднительным, то ответить, что он делает в его медицинской части, было и вовсе невозможно.

«Да я тут просто краду амфетамины. А в чем, собственно, дело, док?»

Митч толкнул дверь кладовой и вознес молитву богу юных девственников. Но, немного подумав, понял, что этому богу вряд ли хочется терять своих лучших апостолов.