— Я никуда отсюда не свалю, какие бы оскорбления ты ни швыряла в мой адрес. Я вселюсь в этот дом сразу, как только грузчики, доставившие мой скарб в мебельном фургоне, завершат свою обеденную трапезу.

— Что? Уже время обеда? — Лу испуганно взглянула на настенные часы и издала протяжный стон. — О Боже! Я опаздываю к стоматологу! Впрочем, ладно. Я позвоню ему и попрошу перенести мой визит на другой день. Тем более что ты, Дженнифер, нуждаешься сейчас в моей поддержке.

— Разумеется. Ведь она как была, так и осталась трусливой мышкой, не способной даже укусить нападающего на нее врага, — съязвил Бардалф и добавил с ухмылкой: — Я уж не говорю о его уничтожении.

— Ты, крыса всеядная! Оставь ее в покое! — вновь злобно зашипела на него Лу.

— Я не могу этого сделать, потому что не собираюсь жить здесь с квартиранткой, — бросил ей Бардалф. — Она должна съехать из этого дома, который теперь на законном основании принадлежит мне!

Дженнифер резко повернула голову и взглянула на фотографию девятилетнего сына. Ее сердце сжалось при мысли о том, какие испытания могут выпасть на его долю, если им все-таки придется покинуть особняк. Энди был очень чувствительный и легко уязвимый ребенок. Нет, она никогда не допустит, чтобы кто-то до глубины души обидел его, лишил нормального детства, сломал ему жизнь! А ведь именно это намеревался сделать Бардалф — вырвать с корнем его и ее из родной почвы. Неужели он в самом деле думает, что они с сыном безропотно соберут свои пожитки и, подобно бездомным бродягам, отправятся куда глаза глядят в поисках какого-нибудь приюта?

Дженнифер тряхнула головой и резко бросила незваному гостю:

— Ты ошибаешься, сравнивая меня с трусливой мышкой. Я буду бороться с тобой, защищая свой дом! И я готова защищать его до последнего! Я смогу постоять за себя и за сына… Лу, — сказала она уже спокойным тоном, повернувшись к подруге, — ты можешь идти. Я сама справлюсь с ним. К тому же я не хочу, чтобы ты видела кровь, которую ему придется пролить…

— Что ж, спектакль становится интересным, — лениво заметил Бардалф.

Дженнифер проигнорировала его шпильку, потому что в эту минуту ей казалось: сорвись с ее губ хоть одно слово — она тут же начнет задыхаться от ярости. Сложившаяся ситуация явно забавляла Бардалфа. Для нее же все было до жути серьезно.

— Ну, иди же, Лу, иди, — сказала она подруге твердым голосом и подтолкнула ее к двери. — Поезжай к врачу и ставь пломбу. А за меня не беспокойся.

Когда Лу после недолгих препирательств наконец ушла, Дженнифер почувствовала себя очень одинокой. Энди после занятий в школе должен был пойти в гости к своему лучшему другу и остаться у него на ночь. Таким образом, в течение суток ей предстояло находиться в особняке один на один с Бардалфом.

С уходом Лу не только в кухне, но, казалось, и во всем доме воцарилась какая-то странная, гнетущая тишина. Бардалф изучающе всматривался в Дженнифер. Его глаза были полузакрыты, на губах играла едва заметная улыбка.

— Мы в особняке остались одни. Вдвоем. И от этого атмосфера в нем стала напряженнее, не так ли? — мягким голосом произнес он.

— Какая бы атмосфера ни была в «Монтрозском углу», я могу жить только здесь, — сказала она. — Для тебя же нет большой разницы, где поселиться.

— Но, как я уже говорил, в сложившейся ситуации у тебя не остается иного выбора, кроме как распрощаться с этим домом.

От злости и беспомощности женщина готова была вот-вот расплакаться.

— Как ты не понимаешь, что я должна остаться здесь! — не отступала Дженнифер.

— Но почему?

— Потому что… — От напряжения и страха ее губы пересохли, и она вдруг почувствовала себя взбалмошной, настырной дурочкой, не способной оценивать реальное положение вещей. И все-таки он должен знать истинную причину моего тяготения к «Монтрозскому углу», подумала Дженнифер и твердым голосом закончила фразу: — Потому что в этом доме жила моя мать.

— Ну и что из того?

Неужели этот человек настолько черств? Но ведь… еще в те годы он так боготворил собственную мать! Почему же ему непонятны ее чувства, связанные с женщиной, которая дала ей жизнь и которой уже давно нет рядом? Набравшись храбрости, она спросила:

— Бардалф, твоя мама еще жива?

— Да. — Он бросил на нее удивленный взгляд. — А почему ты спрашиваешь?

О Боже, может быть, у меня есть еще шанс, подумала Дженнифер.

— И ты постоянно общаешься с ней, разговариваешь?

— Она снова вышла замуж. Живет в Италии. Но, разумеется, я вижусь с ней. И звоню ей каждую неделю… К чему ты клонишь, Дженнифер? — полюбопытствовал он.

— А представь себе, что ты ничего не знал бы о ней. — В ее глазах лихорадочно мелькнули один за другим два огонька — страсти, а потом отчаяния. — Не знал бы даже, как она выглядела. И как бы ты себя чувствовал, если бы не знал, что она красива, наделена талантом художницы и полна жизнеутверждающей энергии и силы?

— Я не улавливаю твоей мысли.

— Я хочу сказать, что ничего не знаю о своей матери. — На глаза у нее навернулись слезы. — И никто в нашем городе ничего не слышал о ней. Ее след затерялся с того самого дня, когда она уехала отсюда. Лишь кое-какие обрывочные сведения о маме сообщил мне мистер Трэмп…

— Кто? — Бардалф даже привстал со стула.

— Мистер Трэмп, одинокий старик с прескверным характером. Живет на окраине города. Не может далеко уходить от дома, и я закупаю для него еду на неделю. Он дает мне список нужных продуктов и соответствующую сумму денег. Как правило, половина купленных мной продуктов вызывает его недовольное брюзжание.

На мгновение в ее голубых глазах мелькнула улыбка. Она вспомнила, как однажды мистер Трэмп вдруг ни с того ни с сего сказал ей, что ее мать была очаровашкой. По его убеждению, Хонора, живя с нудным Юджином Кеттлом, лишь понапрасну тратила время своей жизни.

— А что конкретно говорил он о твоей маме? — осторожно спросил Бардалф.

Ее удивил проявленный им интерес к чужой для него женщине. Вспомнив другие слова мистера Трэмпа, она улыбнулась и сказала:

— Говорил, что моя мама была страстно влюблена в жизнь.

— А что еще?

— Говорил, что она была добрая и очень красивая. — Дженнифер глубоко вздохнула. — Поскольку по всем этим качествам я не иду ни в какое сравнение с мамой, вредный старикашка, очевидно, решил позлить меня. И когда я попросила его рассказать еще что-нибудь о маме, он наотрез отказался.

— Ясно, — задумчиво произнес Бардалф и сурово насупил темные брови, намереваясь что-то сказать.

Но Дженнифер его опередила.

— Дело в том, что «Монтрозский угол» в моем представлении — это не просто соединение известкового раствора с кирпичами и архитектурным стилем колониальной эпохи. — Она резко наклонилась вперед и отчеканила слова, пронизанные горечью и отчаянием: — «Монтрозский угол» — это все, что осталось у меня от той жизни, когда была жива мама. Особняк — единственный сохранившийся свидетель тех немногих дней, которые были отпущены нам с мамой Господом, чтобы мы провели их вместе на этой земле.