Суп уже остыл, Мирон подогревает его. Он гремит посудой, наливая мне суп, а я думаю о том, что ни разу в жизни не ночевала в чужом доме, у меня на этот счет пунктик. И сейчас мне очень хочется домой.

И вдруг приходит осознание – у меня нет больше дома.

Та квартира, в которой я жила, – она давно уже не моя, там живет мой муж, и туда почти каждый день катается из Осипенковского микрорайона моя свекровь – типа в гости. Они с Виктором подолгу сидят на кухне, о чем-то вполголоса беседуют, пьют чай, смеются – я давно уже там лишняя. Когда это началось? Ведь когда мы с Виктором поженились, все было… вполне традиционно. Такая эволюция за пять лет! С чего бы?

Но это дело сто двадцатое, его моральные терзания, если они и есть, меня не интересуют. Меня беспокоит то, что уже ночь, а я невесть где, и идти мне, по сути, некуда. Моя квартира, которую я так люблю, в старом доме, где во дворе качели, квартира, которая помнит бабушку Машу и меня, совсем мелкую пигалицу, – вдруг стала чужой, и идти мне туда невозможно. А еще у меня нет работы, люди, которые были моими коллегами, отвернулись от меня из-за навета мелкой дряни, несколько лет подряд притворявшейся моей подругой.

Мы с ней болтали ни о чем, ходили в перерыве в кафе, а она все это время спала и видела, как занять мое место. И нет никого, с кем я могла бы этим поделиться. Петьке разве что рассказать, но у него столько собственных проблем, что вешать на него еще и мои… нет, нельзя.

Слезы – вот они, хотя плакать неправильно и стыдно, но боже мой, до чего мне сейчас одиноко, страшно и горько. А еще этот чужой дом, и чужая одежда, и… и вообще все! Как могло так выйти, что за несколько дней моя жизнь превратилась в дикий трэш?

– Ну… ты… это… не реви.

Легко сказать – не реви, ведь ты не пережил собственное убийство, а я-то пережила, пусть и несостоявшееся, неважно, я неделю его ждала, решала какие-то организационные вопросы, а сама думала: ну, вот еще день и еще. И прощалась – с рекой, с городом, с могилой бабушки Маши, на дачу съездила даже, чтобы еще раз вдохнуть запах детства, живущий в нашем старом доме. Только к бабуле не рискнула поехать, она бы сразу поняла, что со мной неладно.

Легко не плакать, когда ты большой сильный мужик, убивающий всех подряд и плюющий на все условности, а я… Стоп. Ведь он меня еще не убил и вроде не собирается. Как же он теперь? Должно же быть нечто, что не позволяет ему поступать таким образом, и он, по идее, сейчас в беде. Из-за меня.

– У вас будут неприятности из-за меня?

Он смотрит ничего не выражающими глазами, потом вздыхает и достает из буфета еще одну тарелку.

– Давай поедим. Ты к супу почти не притронулась, я настаиваю, чтобы ты поела. Так что поем с тобой за компанию.

Он вылил оставшийся суп в свою тарелку и тяжело опустился на табурет.

– Хлеб будешь?

– Нет, спасибо.

Я не люблю портить вкус супа ничем, даже хлебом. Мы молча хлебаем суп, и по мере того, как пустеют тарелки, сгущается неловкость.

– Я думаю, это случилось из-за принятых тобой таблеток.

Он переживает из-за моего здоровья! С ума сойти.

– Наверное. Я никогда не пила таких таблеток, тем более много. Вы понимаете, я думала, что…

– Да понял уже. Ты думала, что я тебя убью.

– Ну, да. Я же не планировала жить дальше, а потому вред от таблеток был для меня весьма отдаленной перспективой.

– Ладно, это я понял. Как ты сейчас?

– Не знаю… – Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Обычные глаза, серые с зеленцой. – Странно как-то. Знаете, я никогда не ночевала в чужом доме. Либо у себя в квартире, либо на даче. Очень неуютное ощущение. Так вы мне не ответили. У вас из-за меня будут неприятности?

– Неважно. – Он смотрит на меня, и мне неуютно под его взглядом. – Йогурт будешь?

– Йогурт? Нет…

– А я выпью. – Он достал из холодильника бутылку черничного йогурта. – Я уже один раз не выполнил заказ. Там клиент оказался сукой, хотел нас с напарником в расход пустить. Хорошо, что цель оказалась умная и открыла нам глаза. Если б не она, не встреть я ее, была б ты сейчас, подруга, мертвой уже несколько часов.

– Но вы меня не убили. Могу я спросить, что вас остановило?

– Ну, спросить-то ты можешь. – Он ухмыльнулся. – Есть соковыжималка, хочешь сока?

– Хочу.

Ни за что бы я не позволила себе такой наглости раньше. Но то было раньше, а сейчас что-то изменилось. Этот незнакомый человек достал из шкафа соковыжималку, порезал яблоки – и вот он, сок. Свежий, пахнущий так, что не пить его невозможно.

– Это железо. Тебе нужно железо, я какие-то витамины нашел, но лучше яблок средства нет. Пей и расскажи мне, что у тебя стряслось.

– В смысле?

– Ты меня совсем за дурака держишь? – Он разобрал соковыжималку и загрузил ее части в посудомоечную машину. – Ты не из тех, кто в угоду кому-то вот так запросто пожертвует своей жизнью. И если ты, узнав о готовящемся убийстве, вместо того, чтобы бежать в полицию, бить в колокола, звонить брату и друзьям, по-тихому написала завещание, наелась таблеток и даже поднялась на крышу высотки, это значит, что стряслось у тебя в жизни нечто скверное, настолько скверное, что твое убийство оказалось очень кстати. Я прав или не прав?

– Вы, безусловно, в чем-то правы. Но, видите ли…

– Прекрати это делать.

Теперь наступила моя очередь таращиться с ошалелым видом.

– Делать – что?!

– Ну, вот это – «видите ли», «вы правы» и прочую фигню. Меня зовут Мирон, и я видел тебя голой. Это если не учитывать, что я фактически тебя убил. Так что кончай марлезонский балет передо мной вытанцовывать.

– Я… просто подумала, что излишняя фамильярность будет воспринята вами как желание втереться в доверие или нечто подобное, но тоже негативное.

– Бестолочь. Ты и должна сейчас изо всех сил втираться ко мне в доверие, а ты словно нарочно поступаешь прямо противоположно. – Он отхлебнул из бутылки и крякнул. – Йогурт – пища богов. Я жить без него не могу, особенно если черничный. Так расскажи, что у тебя такого страшного стряслось, раз уж мы здесь.

– Можно завтра? Я устала.

Не хочу я ему рассказывать о безобразной сцене, которую закатил мне шеф на радость всему офису. Мне стыдно об этом говорить, потому что это было унизительно и ужасно, а ужаснее всего то, что я совершенно никак не могла доказать им всем, что я не делала того, в чем меня обвинили. Потому что все выглядело так, словно делала.

– Идем, уложу тебя в кровать. Сейчас только посудомойку включу, а стиралка скоро достирает, я час назад шмотки загрузил. Ляжешь в постель, тебе нужно отдыхать. Будешь лежать под одеялом и рассказывать.

То есть оставлять меня в покое он не собирается. Это минус. Но убивать тоже вроде бы не будет – это плюс. Плюс на минус дает нам минус. И этот итоговый минус свидетельствует, что вся моя жизнь разом полетела псу под хвост, и то, что я пока жива, ничего не меняет. Я покорно иду за убийцей в комнату, попутно удивляясь, до чего странный дом. Гостиная и правда как в деревенском доме, кухня, несмотря на печь, топящуюся дровами, оснащена на современный манер и отремонтирована на славу. Ванную я видела – очень впечатлилась, а спальня, в которой я спала… или что я там делала… в общем, спальня странная. Старое трюмо, деревянная кровать, стилизованная под антиквариат, – даже столбики с пологом есть, большой стол, покрытый старой бархатной скатертью, на полу – циновки, явно сплетенные не в ближайшей деревне, и даже не на нашем континенте. Странная спальня, очень женская.