Но родные мои умерли и не могут теперь меня видеть. Их, как и имя свое, я оставил на Гаити.

Полина повернулась ко мне, видно было, что она раздумывает над моим вопросом. Проведя со мной столько дней и отдав мне свое сердце, испытывала ли она любовь к мужчинам, с которыми спала?

— Конечно, нет, — ответила она. — Ты же знаешь, в моей жизни есть только два мужчины. — Она замолчала, давая мне возможность высказаться. Не дождавшись, она продолжала: — Наполеон и ты.

Сейчас, спустя пять лет, она такая же необузданная, эгоистичная и ослепительная. Сегодня утром ей с трудом удается сдержать свою радость из-за того, что император наконец это сделал. Он сказал своей супруге, женщине, что следовала за его звездой, даже когда та опускалась в самую низкую часть небосклона, что через две недели объявит о разводе.

— Господи, Поль, я так счастлива, что готова плакать. Нет: я так счастлива, что готова танцевать! — Она отрывается от зеркала, и по блеску в ее глазах я понимаю, что у нее созрела какая-то потрясающая, с ее точки зрения, идея. — Я сегодня устраиваю бал.

Я не двигаюсь с места. Продолжаю сидеть в том же кресле. Здесь, в дальнем конце ее будуара, я провожу каждое утро, слушая о планах Полины на день, тем временем как Обри укладывается у меня на коленях и засыпает.

— И вы считаете, это удачная идея?

Но когда на нее нападает такое настроение, ее уже не урезонишь.

— Почему нет? Он мой брат. Он должен знать, как сильно я его люблю.

— Потому что есть много таких, кто любит и императрицу тоже. А теперь она все потеряла. Этот дворец, мужа, имперскую корону…

— Чего ей и иметь-то не полагалось, если уж на то пошло!

Она отворачивается к зеркалу и яростно расчесывает волосы. Если она не избавится от привычки драть себе волосы щеткой всякий раз, как приходит в бешенство, то к сорока годам облысеет.

— Вот что, Поль, я даю бал, и даже тебе меня не отговорить!

— Ваша преданность брату мне известна, — говорю я. Но не добавляю, что в этой преданности есть что-то нездоровое. Она жаждет его внимания. Во всей Франции не сыщешь другую пару брата с сестрой с такими необузданными амбициями. И они друг друга стимулируют.

— А как же императрица? — спрашиваю я. — Что будет с ней?

Полина подходит к комоду и изучает свои шелковые халаты.

— Он ее сошлет, — предполагает она, выбирая красный халат. — И тогда она поймет, каково это — потерять желанного мужчину!

У нее нет необходимости привлекать мое внимание, но она сбрасывает сорочку на пол. При том обилии проституток, что привлекают клиентов на бульваре дю Тампль, я никогда не видел ни одного женского тела, кроме ее. И она начисто лишена стыдливости. После свадьбы со своим богатым итальянским князем Полина подарила ему статую работы Антонио Канова, для которой позировала в обнаженном виде в образе Венеры. Увидев такое, император пришел в бешенство и запретил впредь всякие изваяния. Тогда для дворца Нейи, своей частной парижской резиденции, она заказала обеденные чаши в форме собственных грудей. Я видел, как ее брат ел из такой чаши орехи. «С чего бы мне их прятать? — сказала она мне тогда, довольная своей шуткой. — В Древнем Египте женщины с гордостью демонстрировали свою грудь».

Завязав халат, Полина проходит через спальню в гостиную.

— Ты идешь? У меня есть для тебя история про Жозефину.

Я следую за ней в свой самый любимый зал во всем Тюильри. Двери на балкон распахнуты, и свет с улицы заливает покрытые золотом стены, расписанные картинами из храмовой жизни Египта. На этих картинах женщины в облегающих белых одеяниях воздевают руки к солнцу, а странные боги с головами шакалов и буйволов держат символы власти: посохи, цепы, золотой ключ жизни — словом, все атрибуты власть предержащих.

Она устраивается на диване, я же сажусь в мягкое кресло напротив.

— Когда мы познакомились с Фрероном, мне было всего пятнадцать, но я уже знала, чего хочу. Мы собирались пожениться на Мартинике, пока Жозефина… — Ее глаза краснеют от слез. Я в шоке. Мне не приходило в голову, что она испытывает к Фрерону столь сильные чувства, раньше она упоминала о нем только вскользь. — Пока Жозефина не заявила моему брату, что Фрерон для меня никогда не будет подходящей партией.

Я подаюсь вперед.

— Так вы его любили?

— Конечно! Мне же было пятнадцать лет!

— Но он не был военным, — напоминаю я. Почти все возлюбленные Полины носили форму французской армии.

— Нет. — Она закрывает глаза. — Я чуть не связала свою судьбу со скромным депутатом. Можешь себе представить? Я бы жила в бедности, уповая лишь на то, что в один прекрасный день правительство поднимет ему зарплату. Но Жозефина не должна была это знать! — с жаром восклицает она.

— Стало быть, она спасла вас от нужды, — замечаю я и получаю в ответ грозный взгляд.

— Я была чувствительной девочкой. А он должен был стать моим спасителем. Ты не знаешь…

Но я-то знаю. Я отлично знаю Полину Боргезе, герцогиню Гуасталлы, которая выросла в нищете на маленьком итальянском острове и вместе с братом поклялась покорить мир. Жаль, что я не знал ее тогда. В то время, когда она не испытала еще столько боли и горя.

Она рукой смахивает слезы, и редкое проявление нежности, свидетелем которой я сейчас стал, трогает меня до глубины души.

Как по команде, вбегает Обри и сворачивается в клубок на диване подле хозяйки. Собака для Полины — самое любимое существо. Крошечная, весом всего в десять фунтов, но ее глаза всегда светятся радостным ожиданием и готовностью поиграть.

— Расскажи, что ты слышал о разводе, — просит Полина, поглаживая нежные уши левретки. Имеется в виду — «Расскажи что-нибудь, что меня позабавит».

— Говорят, что, когда император сообщил ей о своем решении, Жозефина упала в обморок, и ему пришлось на руках нести ее в спальню, так она была слаба.

— Ну и артистка! — восклицает Полина. — Я ни разу не просила императора нести меня на руках, хотя мне-то всегда больно! Помнишь, какой ужас был на той неделе?

— Да, ваше высочество два дня не вставали с дивана.

— И я что, просила брата прийти и куда-то меня отнести? Или я вставала перед ним и изображала обморок?

— Нет, вы куда более тонкая натура.

Она пристально смотрит на меня, но лицо ее непроницаемо.

— Я говорила ему, пусть ей сообщит о разводе Гортензия, — продолжает она. — Тогда не пришлось бы терпеть эти сцены… Что еще? — вопрошает она после паузы. — Я знаю, брат тебе поверяет свои секреты. Ничего не слышал, как с ней приказано поступить?

Она садится на диван, и Обри вынуждена поменять позу. Нам обоим было бы легче, если бы я солгал. Но я скажу правду.

— Император пообещал ей королевство в Италии, включая… — я делаю выдох, — Рим.