— Так… А что у нас там с общежитием?

— Ну, Матвей Игоревич, вы же помните… Ремонт как раз затеяли…

— Ах ты, черт, точно… Ну, хорошо, дай-ка ей трубочку.

Секретарша передает трубку, и я, стараясь не дрожать пальцами, подношу ее к уху.

— Марусенька, здравствуйте! Я очень рад, что вы решили принять мое предложение!

— Добрый день… — я невольно улыбаюсь, настолько радостно, успокаивающе звучит голос Холодова, на душе так тепло становится. Он рад мне, правда, рад! Хоть кто-то мне рад здесь.

Настроение улучшается, да что там! Взлетает прямо вверх, стрелой! И кажется, что все, мучения кончились, и теперь все будет хорошо…

— Но вот какое дело, Марусенька… — Холодов берет паузу, которую я в эйфории игнорирую, продолжая улыбаться в пространство. А зря игнорирую… — Сейчас я не смогу вас принять и устроить… К сожалению… Нас так внезапно пригласили в Норвегию… Сами понимаете, есть предложения, от которых не отказываются.

Киваю, словно Холодов может увидеть мою реакцию. Да, от некоторых предложений точно не отказываются…

— И, если б мы не уехали всем составом, или, если бы вы приехали хотя бы на месяц пораньше… То вы были бы с нами здесь. А сейчас я вынужден просить вас подождать меня… Нас. Дело в том, что в офисе даже сейчас никого, кроме Оксаны… И общежитие мы, пользуясь моментом, отдали под ремонт, так что остановиться там нельзя… Но, я думаю, что это не проблема? У вас есть, где остановиться? Это всего месяц, Марусенька, а потом мы вернемся, и ремонт к тому времени закончится.

— Да… Да, я понимаю… — тихо отвечаю я, лихорадочно прикидывая, куда же мне этот месяц деваться, учитывая, что Сергей прогнал…

— Ну вот и отлично! — радостно отвечает Холодов, — это всего месяц, Марусенька, а затем мы приедем, сразу вас оформим на стипендию и общежитие…

— Да… Да…

— Я очень рад, Марусенька, что вы решились все же и приехали! Тогда я наберу вам, как мы приземлимся!

— Спасибо… Буду ждать…

Я отключаюсь, отдаю трубку Оксане.

Мнусь, в легком ступоре не понимая, что сейчас предпринять. Как удивительно бывает: в одно мгновение в вышине паришь, радуясь, что все удается, а в следующее — камнем вниз падаешь. И мысль только о том, как бы удержаться. Уцелеть…

Оксана наблюдает мои метания, очевидно, совершенно отчетливо читающиеся на лице, с интересом энтомолога, изучающего странное насекомое.

Я поднимаю на нее взгляд, и Оксана говорит:

— У вас все? До свидания.

И, хотя мне в голову приходит мысль поинтересоваться у секретарши, не сдает ли кто-нибудь комнату поблизости, или, может, им на стройку уборщица нужна, но тон ее не дает этого сделать.

Потому коротко киваю и выхожу.

На крыльце останавливаюсь, выдыхаю, пытаюсь привести мысли в порядок.

Так.

Холодов реально меня берет. Не обманул, не продинамил. Это хорошо.

И то, что у меня будет крыша над головой и кое-какие деньги, тоже хорошо. Нет, не хорошо! Отлично!

Но до этого времени надо как-то дожить… Месяц, если не больше.

Точные сроки мне никто не сказал, а спрашивать самой как-то в голову не пришло… Так что ориентируюсь на месяц-полтора.

И мне это время надо где-то жить.

И, мало того, надо на что-то жить.

У Ланки я, естественно, ни копейки не возьму, она и без того каждую высчитывает, а этот урод, ее муж, еще и отчет требует за любой потраченный рубль…

Так что сестру собой обременять не собираюсь, наоборот, надо как можно быстрее найти работу, причем, такую, чтоб и ей помогать немного.

И с Вальчиком тоже помогать…

Я иду по скверику, очень симпатичному, с фонтанчиком посередине, вокруг него — лавочки.

Сажусь на одну из них, смотрю на статую в центре фонтанчика — мальчика с горном. Это такой привет из прошлой жизни города, надо полагать. У мальчика отбит кончик носа и горн наполовину оголен, видно, вандалы какие-то потрудились, оставив только металлический остов на месте инструмента.

Сам скверик, несмотря на испорченную статую, выглядит обжитым и уютным. На лавочках сидят мамочки с колясками, старушки с внуками, по скверику бегают за голубями дети.

Я на мгновение прикрываю глаза, представляя, что, может, по этому скверику бегала когда-то моя мама с тетей Мариной, своей сестренкой…

Они встают перед глазами, такие смешные, маленькие, веселые девочки с бантиками. У одной — красные. У другой — белые. Девочки играют на аллейке, а затем подходят к фонтану и смотрят на мальчика с горном, еще целым тогда, не испорченным. И он на них смотрит.

Картина настолько реальная, что я не могу удержаться.

Руки тянутся к сумке, где всегда лежит мой альбом для зарисовок и карандаши.

Не открывая широко глаз, наметками, практически наощупь, накидываю на белый лист свое видение: фонтан, статую мальчика с горном, двух маленьких девочек в коротких платьицах перед ним…

В такие моменты мне кажется, что я словно из реальности выпадаю, погружаюсь в иной, совершенно особый мир, и, возможно, даже проваливаюсь в какую-то временную дыру. Пространство будто схлопывается, позволяя мне увидеть кусочек того, что было когда-то давно, прожить эти мгновения еще раз, с людьми, которых уже нет в живых, и дать им возможность воскреснуть… В моей памяти. В моем альбоме.

Это просто чудо какое-то, это невероятное ощущение единения с миром. И могущества, равного которому нет.

Карандаш летает по листу, спешно заполняя все белые пятна: немного провисшую, сломанную ветку клена, разлапистые листья каштана, блики воды, разбивающейся о камни…

Девочка с красными бантами стоит на одной ножке, почесывая носком сандалика щиколотку другой. У нее сбитые коленки и на пальчике дешевое пластиковое колечко, какие в союзпечати продают… Она долго выпрашивала его у мамы и была так счастлива, когда колечко, наконец, купили. А через три дня она его потеряла…

Трель телефона неожиданным апокалисписом врывается в этот мир, разрушая его полностью. Потому что там, в том времени, еще нет сотовых…

Я моргаю, удивленно переводя взгляд с разрушающейся статуи и пустующей аллейки на свой рисунок, где отпечатан соврешенно другой мир… И я все еще в нем, все еще там, с этими девочками, смотрю на статую