Задела меня за живое. И я в первый раз в жизни решил показать куски будущего внутриВида — девчонке-ксеносу! Совсем сдурел.

Притащил в студию второе кресло. Достал ещё один шлем. И приготовился долго объяснять.

— Вот, — сказал, — этот шлем мысли из головы переносит прямо в этот ящик, а ящик их преобразует в картинки, звуки, запахи — и показывает вот так…

И Диночка заухала от восторга — человеческая девушка бы завизжала. Сжала кулаки и ими затрясла над головой — полнейший экстаз далонга:

— Еф-Мин, добрый братец, а можно, я загляну хоть одним глазом?

Я её усадил, шлем ей надел, настроил на её мозг, подключил — и запустил погружение. И показал свои наброски деревни далонгов.

В первый момент Диночка дар речи потеряла. Приоткрыла рот и замерла минуты на две. И ноздри у неё раздулись, и шевелились пальцы — это она во внутриВиде принюхалась, потрогала кору дерева, а потом — снег набрала в горсточку.

Ей понадобилось опомниться от удивления, чтобы начать говорить.

— Ух! Неужели это всё — из твоей головы, Еф-Мин?

— Из головы, — говорю. — Из памяти.

Выгрузил её из системы, чтобы она меня увидела. И она улыбнулась:

— Посёлок — как тот, что у большой дороги. А почему там живут такие существа? Наверное, у нас с тобой вышли бы такие дети, — и хихикнула. — Не далонги и не люди. Но больше люди. Почти совсем люди. И это всё портит.

— Ого! — говорю. — Критик прорезался! Это почему ещё портит?

Диночка фыркнула:

— Это ведь понятно! Если ты вспоминаешь деревню далонгов — то и жить в ней должны далонги. А если ты хочешь вспоминать людей — то нужно, чтобы они жили в деревне людей. Иначе у тебя получается неправда.

У меня щёки вспыхнули и уши тоже:

— Сказки — тоже неправда?

Дина мотнула головой:

— В сказках — не так. В сказках — удивительные события. Невероятные. Например, как печной горшок запел песню или как нарисованная кошка слезла со стены и рассказала, где зарыт клад. А у тебя не сказка. Просто в деревне не те жители. Тебе проще вспоминать людей, да? Чтобы они ходили, как люди, всё делали, как люди… ты просто мало знаешь далонгов!

Рассердился я ужасно. Просто пришёл в ярость. И именно потому, что Динка, зловредный ксенос, была права. Я упростил. Я плохо знаю далонгов. Я не могу изобразить их достоверно. Выбрал себе простой путь…

Зараза.

— Знаешь, что? — сказал я. — Раз ты такая умная, вспомни далонга сама. Рискни. Я тебя подключу к машине, которая ловит воспоминания — и давай. Твори.

Я думал, она не рискнёт. Ну, божественное дело, всё-таки. Но это ж была Диночка, она ничего не боялась, и ей всё было любопытно. Она ухнула от восторга:

— Ух, Еф-Мин, ты вправду мне дашь попробовать?! Какой ты добрый! А я побоялась попросить…

Я переподключил её шлем — к нейросети, которая позволяет делать исходные концепты. Подключился сам — чтобы погрузиться в её генерацию. Стал объяснять:

— Ты должна сконцентрироваться, как сможешь, и представить себе образ. Давай для тренировки что попроще… представь себе кусок хлеба. Свежеиспечённого. Вид, как можно чётче, со всех сторон, запах… можешь — какой он на ощупь…

Я отлично знал: из пятидесяти людей с таким справятся — ну, пятеро. Да и то далеко не идеально. Но Диночка меня поразила: она начала так бодро лепить образ хлеба, что теперь уже у меня челюсть отвисла. У неё была потрясающая память, а воображение — ещё лучше, она сконцентрировалась так, будто годы этому специально училась. Я, абсолютно обалдев от происходящего, смотрел, как она генерирует горячую лепёшку — ужасно горячую, только что из печи — шлёпает её на керамическую тарелку, обжигаясь, отламывает кусочек… Запах был мне незнаком: видимо, Дина не любила хлеб с пряностями — её лепёшка пахла чуть похоже на земную кукурузную лепёшку, чистое мягкое тесто…

Вот и принесли тебе в жертву девственницу, великий бог, думал я. Эта девушка — гениальный интуитивный внутривидчик. Это же надо — иметь такой талант. Этот образ надо сохранить, мы вставим его в полный метр, вот прямо так, из учебной программы. Он замечательный, достоверный и осязаемый.

Я загрузил кусочек внутриВида с хлебом и вывел нас с Диной из генерации. Она взглянула на меня совершенно счастливыми глазами:

— Немножко у меня получилось, да?

Я взял её за шлем и поцеловал в носик-кнопочку:

— Немножко получилось. И мы с тобой сделаем такой внутриВид, какого Земля ещё не знала. Ты, Дин-Леа — божественное чудо. Совершенно натуральная жрица бога маяка. Не кухарка и не уборщица, а художник воспоминаний и грёз.

А она потрогала пальцем свой нос:

— Что это ты сделал с моим носом такое, Еф-Мин? — и улыбнулась.

* * *

Я никогда не слышал о том, чтобы кто-то хоть пытался делать внутриВид в соавторстве. Мы с Динкой были первые.

Я быстро понял, как у нас разделились роли. Диночка была невероятно, сверхъестественно наблюдательна и запредельно конкретна. Я в жизни не видел такого уровня внутриВида у людей. Наверное, у неё было немного другое устройство памяти, не такое, как у землян — или особый дар: она помнила ощущения и чувства удивительно точно. Стоило ей надеть шлем — начинала переживать их заново.

Но, конечно, у неё не хватало опыта для того, чтобы сплести историю. Она выдавала ворох ярчайших, но бессвязных фрагментов — и я их связывал, склеивал своими вставками, монтировал, как старинные режиссёры — куски киноплёнки.

Я в холодном поту и слезах монтировал куски живой жизни. Катастрофы города далонгов.

Для того чтобы работать вместе с Динкой, мне пришлось немного усовершенствовать оборудование. Я немного помудрил с нейросетями, создавая двойной доступ — и в итоге вышло очень круто: мы совместили настройки. Каждый из нас чувствовал то же, что и соавтор, уже в процессе — и через некоторое время интуиция у нас развилась совершенно невероятная.

А я понял далонгов. Практически как будто сам был далонгом.

И Диночка, я так думаю, поняла людей.

Я близко узнал её родителей. Её отец был гончар — и я Динкиными глазами видел, как он месит глину на круге, почти таком же, какой используют на земле, как отбивает бочок кувшина деревянной лопаточкой… а маленькая Динка сидит очень удобно, закинув руки за затылок и сцепив пальцы в замок — наблюдает за работой. Я чувствовал сырой земляной запах глины — и как он перебивался запахом горячих лепёшек и каши с поджаренными зёрнами