Но самым отвратительным и пугающим в мадам Клопп была ее неестественная натянутая, будто бы воротом, улыбка, обнажающая кривые коричневые зубы.

Джеймс ни на мгновение не обманывался, будто старуха улыбается, притворяясь приветливой. Эта женщина уж точно не имела склонности к притворству. Он предположил, что жуткая улыбка — следствие пилюль для хорошего настроения.

Впрочем, само настроение у мадам Клопп было не сказать, чтобы таким уж хорошим.

— Надеюсь, мой нерадивый зять сообщил вам, что здесь не гостиница, — сказала она. — Обычно мы не привечаем дальних родственников и прочих личностей, которым негде переночевать.

— Благодарю за то, что разрешили мне остаться. У вас… гм… доброе сердце, мадам.

Старуха глянула на него так, будто он ее оскорбил.

— Это все Лемюэль. Будь моя воля…

— Кузен очень добр.

— Да, он испытывает жалость к различным доходягам. — Мадам Клопп вытянула руку и ткнула скрюченным пальцем в тарелку, едва не обмочив в соусе кривой обломанный ноготь. — Они больше не шевелятся. Ешьте, пока не остыло.

— Сейчас, мадам? — неуверенно спросил Джеймс — есть в присутствии старухи ему совсем не хотелось, а уходить она явно не собиралась.

— Нет, на моих поминках. Ешьте, Джордж.

— Джеймс, — машинально исправил Джеймс и, нехотя взяв поднос, направился с ним к столу. Поставив его, он сел на краешек стула и взял вилку. А затем поднял взгляд — старуха пристально за ним наблюдала, сцепив руки на животе.

Шелкопряды в тарелке и правда уже не шевелились, но более съедобными выглядеть не стали. Сжав зубы от отвращения, Джеймс нанизал одного на вилку и медленно поднес ее ко рту. После чего снова глянул на мадам Клопп.

— Не отравлено, — сообщила она. — Яд не входит в этот матушкин рецепт.

Признаться, Джеймс не так боялся яда, как того, что ему предстоит съесть шелкопряда. Старуха выжидала — о, она явно приготовила эту мерзость, чтобы вынудить его проявить неблагодарность и отказаться от ужина, а затем обвинить в дурных манерах и, вероятно, попытаться выгнать.

«Нет уж, — подумал Джеймс. — Так просто вы от меня, мадам, не избавитесь!»

Он зажмурился и, открыв рот, быстро сунул вилку внутрь. А потом принялся жевать. Хруст. Это было самое отвратительное, что же касается вкуса… В первое мгновение Джеймс почувствовал жжение, а во второе, к своему удивлению, поймал себя на том, что блюдо странным образом довольно… обычное. Если не знать, что это такое, разумеется.

Осмелившись открыть глаза, Джеймс проглотил остатки шелкопряда и почти без страха взял следующего.

— Пересолила? — спросила мадам Клопп.

— Нет, мадам. Лучшие печеные шелкопряды, которых мне доводилось есть.

— Не буду желать приятного аппетита, а то еще понравится, — с явной досадой в голосе сказала старуха, и Джеймс кивнул, непонятно с чем соглашаясь.

Он надеялся, что теща аптекаря уйдет, но та, по-прежнему стояла на месте, сверля его взглядом.

— Чем вы занимались в Раббероте до того, как заполучили дядюшкину аптеку? Лемюэль сказал, что у вас в карманах пусто, как в камерах тюрьмы Хайд в висельный день.

Джеймсу не понравилось то, как она это сказала. Не ее мрачное сравнение, а «заполучили». Но он предпочел проигнорировать, чтобы ненароком не вызвать гнев старухи.

— Я был помощником у Толстя… одного важного господина, который владеет лавкой по продаже вороньих перьев для причесок и оторочек костюмов.

— Вороньи перья? Что еще за странность?

— Это очень модно в Раббероте, мадам. Последние годы в моде вороньи перья. До этого была паутина — ею оплетали волосы, галстуки и манжеты. Наша лавка — довольно популярное место в городе.

— Видимо, это никак не сказывается на вашем жаловании. — Джеймс кивнул, и мадам Клопп добавила: — Какое небывалое везение, что такой бедняк, как вы, получил в наследство аптеку.

— Везение? Да ведь мой дядюшка умер.

— Да-да… вы дождались, а кто-то годами не может дождаться того же…

— Вы о ком, мадам?

Теща аптекаря не ответила, но Джеймс и так понял, что говорила она о себе. Очевидно, старуха давно строила планы на «Горькую Пилюлю».

Мадам Клопп бросила взгляд на раскрытый чемодан Джеймса и с подозрением оценила содержимое: мышеловку, бутылочку кофейной настойки, ветхую книгу в коричневой обложке и стопку журналов «Ужасы-за-пенни».

— Весьма странный набор для путешествующего джентльмена, — заметила она.

Джеймс потупился.

— У меня не очень много вещей.

— И их не прибавится, когда вы нас покинете, — многозначительно сказала старуха, и Джеймс не выдержал:

— Вы намекаете, что я могу что-то стащить?!

— Не можете — о том и речь.

— Я приехал сюда учиться аптекарскому делу, мадам, я и не думал…

Улыбка мадам Клопп с хрустом и осыпавшейся пудрой исчезла. Кажется, действие пилюль прошло. И старуха это тут же подтвердила, наконец явив всю свою злобу:

— Мой зять — наивный и доверчивый болван, но меня вам не провести. Я вас насквозь вижу, — она сморщилась и процедила: — кузе-е-ен Джеймс из Рабберота. Я не знаю, зачем вы явились сюда на самом деле, но советую подумать: может, вам стоит взять свой этот прогнивший чемодан и убраться туда, откуда вы там приползли, пока чего не случилось? Сколько я повидала на своем веку пройдох, которые забираются в карманы к простодушным тюфякам в надежде нагреть ручонки, и знаете что, кузен Джеймс из Рабберота? Прежде, чем к вам зайти, я как следует высморкалась в свой любимый носовой платок. А это значит, что мой нос меня не обманывает — от вас за милю несет таким пройдохой. Здесь нагреть ручонки у вас не выйдет. Если я поймаю вас на краже, вы пожалеете, что в вашу вислоухую головешку однажды залезла идея переступить порог этой аптеки.

Джеймс слушал ее, так и не поднеся вилку ко рту и боясь пошевелиться.

— Мадам, я и не думал… — выдавил он дрожащим голосом.

— Я предупредила вас, Джеймс. С воришками у меня разговор короткий — лучше вам не знать, что я сделала с прошлым, который пытался к нам забраться.

Джеймс взял себя в руки и уставился на старуху с вызовом:

— Вы ошибаетесь на мой счет, мадам. — Он положил вилку и достал из кармана сложенную в несколько раз тряпицу — протянул ее мадам Клопп.

— Это еще что такое?

— Носовой платок, мадам. Кажется, ваш старый вас подвел. Я не знаю, что вы там учуяли, но я не воришка.

Повисла тишина. Лишь часы на столе тикали, словно отмеряя оставшиеся мгновения до того, как дерзкого молодого человека вышвырнут на улицу.

Старуха отцедила Джеймсу очередной злобный взгляд, и на этот раз ему показалось, что в нем появилось нечто новое. Любопытство? Сомнение?