– Ты что, Димон? В какой центр? Я на дежурстве.

– А я к тебе как к дежурному и обращаюсь. Спускайся скорее, едем на возможный труп, не задерживай людей, всем по домам охота.

Вернув злополучный чайник в кабинет, и так и не вспомнив про бутерброды, следователь Цой подхватил портфель и выскочил на улицу.

В просторной «буханке» пахло беляшами, пустой пакет из-под которых лежал тут же, на торпеде, рядом с урчащей рацией, и одуряюще благоухал. Капитан Леднев развалился рядом с водителем, а оба эксперта – молодой развязный криминалист и собранный пожилой медик, расположились напротив Виктора, и сыто отдуваясь, ковыряли в зубах.

Разглядывая такие разные лица, имеющие одинаково умиротворенное выражение сонной одури, следователь всю дорогу вспоминал о забытых в кабинете бутербродах и мысленно казнил себя за рассеянность.

Промчавшись по центру, машина свернула в подворотню и медленно вползла в темный двор-колодец из домов красного кирпича. Посреди двора стояла полицейская машина, вокруг которой толпились люди. Гудками разгоняя толпу, водитель втиснулся в промежуток между потрепанным «Фольксвагеном» и стеной старинного, еще дореволюционного, дома и заглушил мотор.

И тут же дверь «буханки» распахнулась, и участковый инспектор, заглядывая в салон и определяя Леднева как главного, сбивчиво заговорил:

– Ну, слава богу, приехали! Соседи меня вызвали, их запах насторожил. Я дверь открыл, а там останки.

– Не трогали ничего? – строго глянул на инспектора Леднев.

– Ни-ни, понятые не дадут соврать. Все как положено, вместе с понятыми вошли, увидели тело – и сразу же вызвали вас.

Этажей в доме было два, как и подъездов, и нужная квартира оказалась на верхнем этаже. Участковый инспектор распахнул высокие двери с грубо выломанным замком и впустил следователей в квартиру, занимающую целый этаж. Волна омерзительного запаха тут же накрыла вошедших, парализуя сознание. И, глядя на подавляющих рвотные позывы коллег, Вик похвалил себя за то, что не стал наедаться перед выездом.

– Гнилушка, – обмахиваясь папкой, по-стариковски проворчал судебно-медицинский эксперт.

Квартира была огромная и представляла собой студию с дизайнерским ремонтом. Похоже, хозяин предпочитал три цвета – белый, черный и красный, ибо белые стены соседствовали с черной мебельной кожей, и изредка, как элементы дизайна, встречались вкрапления красного.

– Начните с окон, – сдавленно попросил Вик заметно побледневшего эксперта-криминалиста, борясь с желанием прямо сейчас, немедленно, распахнуть все окна настежь и проветрить помещение.

Преодолевая дурноту, следователь Цой отправился в путешествие по квартире, отыскивая источник трупного запаха. И, заглянув в спальную зону, наткнулся на склонившегося между двух стеллажей Леднева.

– Здесь, – чуть слышно проговорил капитан, отодвигаясь в сторону.

Виктор перевел взгляд на пол и увидел черный ковер, на котором высилось тело, прикрытое сброшенным с кровати алым покрывалом. Тут же, словно из ниоткуда, возник юный криминалист и защелкал фотоаппаратом. Осторожно, точно тело могло взорваться, Леднев приблизился и потянул покрывало за край. За годы службы Цой видел всякое и все-таки никак не мог привыкнуть к таким вот разложившимся трупам. Вернее, к тому, что от них осталось. К темным студням вместо лица, к вспухшим туловищам под пиджаком. И умопомрачительному запаху.

Скорбно поджав губы, толстяк-медэксперт натянул резиновые перчатки, склонился над останками и сдавленно проговорил:

– Зря ждете. Я мало что вам сейчас скажу.

– Хотя бы главное – естественная смерть или насильственная? – стараясь не дышать, просительно выдохнул следователь.

Старик обиженно глянул на Виктора и сухо процедил:

– Не все сразу. Дайте хотя бы полчаса.

Вик спорить не стал, а, устроившись у распахнутого окна, взялся за составление протокола осмотра. Каждый занимался своим делом – эксперт-криминалист искал следы, судмедэксперт возился с трупом, а капитан Леднев с сотрудниками полиции обходили дворы и окрестные дома в поисках возможных свидетелей. Ничего особенного. Обычный рабочий момент трудового дня следователя городской прокуратуры.

Большую часть жизни Долли провела в Британии, но к двадцати трем годам вдруг ощутила острую потребность вернуться домой. Должно быть, этому желанию поспособствовала неожиданно объявившаяся графиня Святополк-Червинская, тетушка по материнской линии, оплачивавшая пансион. Графиня забросала племянницу письмами с рассказами о замечательных вещах, которыми в последнее время наполнилась ее некогда унылая жизнь. После смерти графа Екатерина Францевна всей душой отдалась теософии – мистическому учению с восточным колоритом. Создательница учения, Елена Блаватская, почитавшаяся как носительница великой мудрости, некогда уехала из России на Запад, оттуда и транслировала в мир тайные знания, ставящие своей целью примирение всех сект и религий под единой системой этики, базирующейся на вечных истинах.

Тетушка писала, что по субботам в ее доме собираются именитые теософы, и увлеченно перечисляла на страницах писем незнакомые имена. Также она писала, что одна теософская дама, Анна Рудольфовна Минцлова, не только знакома с самой Блаватской, но и как две капли воды походит на их великую соотечественницу. И, кажется, так же осведомлена обо всем, что касается тайных знаний. Минцлова недавно вернулась из Германии, где свела знакомство с главой немецкой секции теософского общества Рудольфом Штайнером, основавшим собственное учение. Штайнер во главу угла ставит мистерии, считая разыгрывание библейских сцен лучшим погружением в эзотерические тайны. Русские последователи немецкого новатора тоже задумали ставить теософские сценки, дабы пережить те же самые откровения, что и участники великих событий мировой религии.

Ведь только подумать, как будет чудесно воссоздать «Рождение Христа»! Или «Поклонение волхвов Божественному Младенцу принесением даров»! И даже «Танец Саломеи с головой Иоанна Крестителя» был бы не лишним на их еженедельных субботних вечерах. А кому танцевать Саломею? Не преклонного же возраста дамам теософского склада ума и солидной комплекции. Вот если бы Ольга вернулась в Россию и влилась в их ряды!

Ведь не зря тетушка выбрала эстетический пансион леди Эмили – она, графиня Святополк-Червинская, догадывалась – да что там догадывалась, знала наверняка! – что искусство свободного танца, которым за годы ученичества в совершенстве овладела племянница, когда-нибудь обязательно послужит для высших целей. Екатерина Францевна ни на что не намекает и вовсе не хочет давить, но все эти годы она оплачивала содержание племянницы за границей, и полагает, что вправе рассчитывать на ее отзывчивость.

Искусство свободного танца, о котором писала графиня, захлестнуло Европу и Америку, породив многочисленные школы, где по методике француза Дельсарта обучали выражать свои чувства посредством пластических движений, которые с некоторой долей условности можно было назвать танцем. Было начало века, конец традиционной религии, конец традиционного искусства. В пику классическому балету сцены заполонили последовательницы Айседоры Дункан и Лои Фуллер, босоногие танцовщицы, учившиеся танцевать не у строгого преподавателя балета, готового отчислить из училища за малейшее самоволие, а у матери-природы, самоволие поощрявшей.