– Я покажу вам фотографию девушки. Вы посмотрите внимательно, вспомните – не ехала ли она сегодня в вашем вагоне.

Фотография была сделана с мёртвой девушки. И хотя фотограф постарался найти щадящий ракурс, проводница, вглядевшись, ахнула и подняла испуганный взгляд на майора.

Тот подтвердил, что ещё оставалось:

– Увы, эта девушка мертва. Вы узнаёте её?

– Ехала в моём вагоне. – Лидия Васильевна не кивнула, а скорбно покачала головой. – Такая славная девочка, молоденькая…

– Расскажите, пожалуйста, всё, что запомнили. Где садилась, с кем ехала в купе, что говорила. У неё было двенадцатое место?

– Так она на своём месте не ехала, – оживилась проводница. – Мест свободных было много, так я ещё и удивилась, что девочке дали это купе. Там в Донецке семья села, муж, жена и двое детей. Старший мальчик лет тринадцать, с детским местом, а младшему пять лет, он без места. Две нижние полки и одна верхняя. Женщина эта меня сразу спросила: подсадят ли к ним кого-то? А я и сказала: «Во всех купе свободные места есть, вряд ли». Так она попросила, можно ли занять четвёртое место? Говорит: «Муж и старший сын наверх лягут, а я с малышом внизу. Разрешите нам матрас взять, а постель для него у нас есть». – Женщина улыбнулась. – Что же, мне не жалко. Я понимаю, что с маленьким ребёнком на одной узкой полке что за сон! Я только сказала: «Смотрите, чтобы он не упал».

– Значит, появление девушки нарушило их планы?

– Она и сама была расстроена, – подхватила проводница. – Я её завела туда, смотрю, женщина огорчилась, и девочка так растерянно оглядывается. Ясное дело, ночевать в купе с маленькими детьми не всякий любит. А эта девушка такая… задумчивая была. Наверное, ей покоя хотелось.

– Вам так показалось?

– Показалось, что даже грустная. Много я видела разных пассажиров, двадцать лет по дороге езжу. И весёлые компании, и хулиганы, и пьяницы, и молодёжь туристическая песни всю ночь поёт, и недовольные пассажиры, что требуют шум прекратить. И вот такие грустные, которые часами стоят в коридоре у окна или курят в тамбуре…

– Я так понял, – мягко прервал её майор, – что вы девушку пересадили?

– Да, – охотно подтвердила Лидия Васильевна. – Выручила и её, и эту семью. В пятом купе, на девятнадцатом месте, ехал парнишка, совершенно один. Вот я и перевела её туда, на семнадцатое место. Кстати, нижнее, а там у неё верхнее выпадало.

– Парнишка? Подросток?

– Да нет, постарше. Наверное, как и она, лет двадцать.

– И что? – приподнял бровь Ляшенко. – Девушка не возражала против этого? Всё-таки одна в купе, с молодым человеком?

Проводница улыбнулась:

– Не возражала. Они друг другу сразу понравились.

– Из чего это было видно? – тут же спросил Ляшенко.

– Да какие-то они даже похожие оказались. Юные светленькие, интеллигентные. Парнишка в очках, симпатичный, внимательный, голос такой приятный. Я им вскоре чай принесла, так они уже разговаривали запросто, как знакомые. И девушка эта повеселела.

– Так, может, они и были знакомы?

Проводница ненадолго задумалась, медленно покачала головой:

– Ну как так могло быть? Я ведь её, девушку эту, в то купе сама решила определить. Можно сказать, случайно. Могла и в другое – были места…

Антон тут же подумал: «Это не факт. Не предложи проводница сразу её пересадить, могла и попросить об этом. Вышла бы, например, в коридор, «познакомилась» бы там с парнем – тот бы тоже вышел. Сказала бы проводнице: «Есть пустое купе»… Да или просто бы пошла к парню в купе «в гости»… Надо выяснит у кассира в Ясиноватой, не просила ли девушка билет в определённый вагон, тот самый, седьмой».

На лице майора эти его сомнения никак не отразились. Но проводница вдруг что-то вспомнила, оживилась.

– Я, когда пришла забирать стаканы, дверь купе была приоткрыта. Я услышала, как девушка сказала: «Ты, Костя, наверное мамочкин сыночек?» А он тоже засмеялся, ответил: «Нет, я, скорее, бабушкин внучек». А она спросила: «Бабушка с вами живёт?» Я зашла в купе, и парнишка уже при мне ответил: «Нет, здесь, в Харькове. К ней еду». Потом они стали со мной за чай рассчитываться, и уже не говорили.

– Значит, Костя?

– Да, так она его назвала. – Лидия Васильевна посмотрела на Ляшенко пытливо. – Если знакомые, разве так спрашивала бы?

Антон был очень доволен разговором. Имя «Костя», возраст попутчика, ехал к бабушке… Вряд ли в Донецке, в седьмой вагон, брали билеты несколько Константинов.

– Есть идея! – сам себе вслух сказал майор. – Кажется, именно этот Костя и звонил нам…

Это бабушка посоветовала Косте надеть костюм. Вообще-то он собирался идти в джинсах и пуловере – своей привычной и любимой одежде. В Донецке именно так он и ходил на работу. Но Анна Павловна покачала головой:

– Там, в их офисе, все мужчины одеты в костюмы, женщины – в элегантных сдержанных платьях. Очень респектабельно, солидно. Придёшь в джинсах, примут тебя за несерьёзного мальчика, может и разговаривать не станут.

– Ну, по одёжке только встречают, – пожал плечами Костя. – Впрочем, ты права. Тем более, костюм я взял с собой.

Когда в светло-сером, хорошо сшитом костюме и голубой рубашке, Костя уже стоял в прихожей, бабушка неожиданно спросила:

– Скажи, милый, ты носишь свой крестик?

Костя удивился. Как многие молодые люди, родившиеся в новые времена, он был крещён. Но его родители, да и сама бабушка, жившие в стране подавляющего атеизма, не считали веру в Бога чем-то для себя необходимым. В семье так и не стало традицией отмечать церковные праздники, ходить в храм на службу. Анна Павловна хорошо об этом знала. Потому он пожал плечами, сказал с лёгкой иронией:

– Да нет, как-то не привык. Он мне мешает. Да ты, бабуля, и сама ведь не носишь.

– Последнее время ношу…

И правда, лет пять, как с Анной Павловной происходили перемены: о многом она задумывалась, многое вспоминала из своего детства, молодости. Стала ходить в близкую церковь, которая называлась «Усекновения главы Иоанна Предтечи». И когда чудом избежала гибели под колёсами гнавшегося за ней автомобиля, первое, что подумала: «Господь уберёг!» И перекрестилась. Теперь она взяла из старинного шкафа красивую инкрустированную шкатулку, достала серебряный крестик – немного побольше и потяжелее обычного нательного.

– Вот, – протянула внуку, – надень. Это крестик твоего дедушки. Им он был крещён, его проносил всю войну: может, оттого и выжил.

– Да ну? – усомнился Костя. – Разве разрешалось советским офицерам кресты носить? За это и расстрелять могли!

Анна Павловна покачала головой:

– Много вы, молодые, знаете о наших «советских» временах! Вбивают вам в головы всякие страшилки. Как раз на фронте многие крестики нательные носили – и солдаты, и офицеры. Десятилетиями веру из людей изгоняли, а как беда пришла, тут же все руки протянули к небу: «Спаси, Господи!» И не только простые люди: самые главные руководители, сам Сталин…Ты, Костик, надень этот крестик, и не снимай его…