Увернувшись от выпада щуплого, Анри перехватил его руку с ножом и едва не выдернул из плеча противника. Тот взвыл от боли, выронил нож и отскочил в сторону. Однако праздновать победу де Голлю не пришлось, потому что на помощь щуплому из темноты вынырнул другой боец — видимо, караулил поблизости от «Шустрого кролика». Этот уже был вооружен шпагой. Анри выхватил свою, но только сделал первый выпад, как дверь кабачка, открывавшаяся наружу, сама собой захлопнулась — будто это проделала незримая рука. Остались лишь тонкие, совершенно призрачные полоски света из щелей в ставнях.

Фехтование впотьмах — дело опасное, со спины запросто могли напасть новые враги, и потому лейтенант закричал что было силы:

— Ко мне, гвардейцы! Сюда!..

На помощь, конечно, мог прийти только один человек — Гаслен, но, как де Голль и предполагал, довольно оказалось стука подошв бегущего к кабачку лакея, чтобы смутить обоих противников и заставить их отступить. Гаслен не боец, но ведь противник об этом не знает. К тому же Эжен всегда приказывает ему брать в ночные вылазки большую и толстую палку.

Но первым примчался как раз де Мортмар, успевший выхватить из ножен свой клинок.

Зрение у кузена было как у дикой кошки, и ночной мрак его мало смущал. Похоже, его страсть к прекрасной буржуазке не была растрачена в комнатушке на чердаке, потому требовалось срочно выплеснуть остаток любым способом, и поединок оказался не самым худшим вариантом.

Помощь подоспела очень вовремя. Щуплый вновь завладел ножом и вторично кинулся на Анри. Но де Мортмар сбил его с ног, просто врезав гардой по круглому затылку, тут же перехватил второго противника де Голля, и дальше началась обычная ночная драка с сопением, пыхтением, прыжками, руганью и скрежетом клинков о кирасы. Правда, длилась она недолго. Через минуту шпага Эжена вонзилась неприятелю в горло, и тот рухнул, захлебываясь кровью. А щуплый исчез, буквально растворился в ночи.

— Кажется, я отправил этого нахала к Вельзевулу, — с сомнением произнес де Мортмар, наклоняясь над поверженным противником.

— Идем поскорее отсюда! — Де Голль нетерпеливо потянул его за рукав. — Хотел бы я, чтобы ты нашел любовницу в более тихом квартале.

— В самом деле, нечего нам тут делать… А что это за люди, Анри?

— Понятия не имею. Я прохаживался, чтобы не пустить корни у дома твоей прелестницы и не зазеленеть, как каштан в мае. И тут из темноты налетели эти двое. Наверно, грабители? — Де Голль покосился на покойника. — Досадно… — пробормотал он.

— Туда мерзавцу и дорога! — отмахнулся де Мортмар. — А что ты, собственно, имеешь в виду?

— Было бы неплохо задать этому месье парочку вопросов.

— Поздно, мой дорогой. Гаслен!.. Пошли. Мы еще успеем немного поспать до утренней мессы. Матушка требует, чтобы я непременно ее сопровождал. А после такой ночки, пожалуй, именно это требуется для спасения моей грешной души! — Эжен хохотнул. — Любовь и смерть — прямо тебе трагедия покойного Арди!.. Черт!..

Де Мортмар поскользнулся, и Анри еле успел подхватить его под локоть, не то красавец и щеголь, для встречи с любовницей вырядившийся в лучший пурпуэн и штаны, съехал бы по мокрым камням прямо в канаву.

— Я тебя провожу, Эжен, — предложил де Голль, — но не останусь. Дома спать как-то привычнее. К тому же к десяти часам мне заступать на дежурство в Пале-Кардиналь…

— Ох уж эта служба! — снова развеселился кузен. — Ты так ею дорожишь, что совсем не оставляешь себе времени на развлечения. Это неправильно, друг мой! Мы молоды, полны сил и здоровья, нравимся женщинам. Так надо пользоваться этим богатством, пока оно от нас не отвернулось!..

— Я пользуюсь, пользуюсь… — поспешно заверил его Анри. — Не далее как во вторник… Кстати, когда к вам собиралась заглянуть мадемуазель Катрин?

— О, уже соскучился? Маман что-то говорила про ближайшее воскресенье. Катрин будет гостить у нас целую неделю! Их величества уезжают в свое новое Версальское поместье, что уступил им архиепископ Гонди, и королева милостиво отпустила несколько своих молодых фрейлин домой на побывку. А с собой берет лишь подружку де Шеврёз да госпожу де Ланнуа[4].

Так, непринужденно болтая, друзья добрались без приключений до дома Мортмаров на Сицилийской улице. Тепло обнявшись на прощание, они расстались, уговорившись, что де Голль придет к Эжену на следующий день прямо к ужину.

Дверь за де Мортмаром аккуратно прикрыл верный Гаслен, и Анри с легкой душой отправился к себе на улицу Святого Доменика.

У него наутро набиралась уже куча дел, и прежде всего де Голль намеревался отыскать в Пале-Кардиналь «его серое преосвященство» — отца Жозефа. Просить аудиенции у самого Ришелье Анри не осмеливался, а вот отец Жозеф, которого он очень уважал, наверняка выслушает де Голля хотя бы по долгу службы. Этот монах капуцинского ордена возглавлял, ни много ни мало, личную секретную службу кардинала, и все происшествия, за которыми чувствовалась рука врагов Ришелье, были по его части.

Пале-Кардиналь был самым юным из роскошных парижских особняков. Этот великолепный дворец с колоннадами и внутренними дворами еще даже не достроили до конца, Ришелье сам указал на плане место для дворцового театра. С его стороны было немалой дерзостью, купив поместье Анжен, расположенное напротив Лувра, построить там дворец, едва ли не превосходящий красотой и пышностью резиденцию монарха. Там было все, что требовалось для счастья его высокопреосвященству, — и парадные помещения, и богатая библиотека, и галерея, где можно было любоваться полотнами Рафаэля, Тициана, Рубенса, Дюрера, да Винчи. Особые комнаты были отведены под коллекцию фарфора. К Пале-Кардиналь примыкал и большой ухоженный сад.

Де Голлю пришлось подождать, пока отец Жозеф выберет несколько минут, чтобы принять лейтенанта конной гвардии. Перед дверьми кардинальской канцелярии, где он спозаранку трудился вместе с помощниками, четырьмя монахами ордена капуцинов, для ожидающих были поставлены стулья, и там уже собралось немало народа.

Анри передал просьбу о встрече с доверенным лакеем и теперь прохаживался в галерее неподалеку, сдерживая рвущееся наружу волнение и ожидая, что его позовут. Но отец Жозеф сам вышел к гвардейцу.

Если бы кто встретил на улице провинциального города этого пожилого человека в бурой рясе с капюшоном, перехваченной веревочным поясом, обутого в любое время года в грубые сандалии на босу ногу, никогда бы не предположил, что он более двадцати лет является надежным советником и почти другом кардинала Ришелье. Ну а парижанам уже примелькалось его лицо с большими, чуть навыкате глазами, крупным носом и довольно длинной, с точки зрения модников, неухоженной седеющей бородой.

Когда кто-либо пытался посоветовать отцу Жозефу сменить одеяние на более подходящее его положению, ответ был неизменно прост:

— Сам Христос такое одеяние носил, чем я лучше?..