Элен понюхала пакет и отпрянула назад, улыбка исчезла с ее лица.

— Черт. Воняет! Как мерзко!

Дорина уронила коробку и посмотрела на меня:

— Господи, что же это может быть?

Мартин поднял коробку.

— Ну что там, блин, за ерунда?

Он разорвал бумагу, открыл крышку и в ужасе отшвырнул коробку.

— Вот черт… Там зверь! Дохлый зверь!

Побледнев, он вылетел из комнаты, поднеся руку ко рту.

На полу лежала большая вонючая мертвая крыса, к ее шее была привязана записка.

— Ондатра, — буркнул Чарльз, наклонившись над ней и пытаясь прочесть записку, привязанную красной шелковой ленточкой к окровавленной шее крысы. — Есть у кого-нибудь ножницы или пилка для ногтей?

— Да брось ты, Чарльз, — сказал Геерт. — Что мы, будем возиться с этой крысой, что ли? Еще заразишься от нее чем-нибудь. Надо позвонить в полицию. И вернуть этого мальчишку.

Дорина обняла меня. У меня кружилась голова, как на чертовом колесе. Она налила мне джина и дала сигарету. Я не знала, что мне делать. Я начинала понимать, что на этом дело не кончится. Этот человек знал даже, где и когда я выступаю. Дальше будет только хуже. Я как следует отхлебнула джина, он обжег мне язык и горло. Это здорово отбило трупный запах, который все еще стоял у меня в носу. Я вдохнула запах алкоголя, и в голове у меня снова прояснилось.

— Я хочу побыть одна, — сказала я.

Пять пар глаз уставились на меня, как будто я была привидением.

— Может, сначала выкинем это? — спросил Геерт и попытался крышкой засунуть крысу обратно в коробку.

— Не надо. Пусть лежит.

— Хочешь, я побуду с тобой? Ты же не можешь сидеть тут одна?

— Геерт, оставь меня в покое, ладно?

Все вышли из комнаты.

— Пойду поищу этого хмыря. И позвоню в полицию, хочешь ты этого или нет, — сказал он, погрозив пальцем. У него был такой вид, как будто он действительно хотел поиграть в героя.

Когда все ушли, я набралась мужества и села на колени перед крысой. Тошнотворный запах снова ударил мне в горло. Но я должна была прочитать письмо, пока все не вернулись. Мне было стыдно, что кто-то так сильно меня ненавидит. Оказалось, что письмо, наполненное ненавистью бывает так же интимно и доверительно, как и любовное письмо.

Я зажала нос платком и, давясь от тошноты, попыталась отвязать ленточку, не касаясь крысы. Когда мне это удалось, я взяла записку бумажной салфеткой.

Ты — крыса.

Крысы плодятся в сточных канавах.

Я — крысолов.

Я раскрою твой череп одним ударом.

И в мире будет одной шлюхой меньше.

Геерт настоял на том, чтобы отвезти меня домой. Он был единственным, кому я показала записку. Пока я всхлипывала от страха, он отчаянно матерился. «Одну с детьми я тебя не оставлю!» — орал он, а мне от этого становилось только хуже. Он воспользовался моим состоянием, чтобы вернуться в мою жизнь. Мне вовсе этого не хотелось, но оставаться одной этой ночью я боялась. Мы как-то незаметно поменялись ролями: теперь я напивалась, рыдая и дрожа, а он пытался меня успокоить.

После двух стаканов виски я пришла в себя. Геерт зажег свечи, ароматические палочки, включил отопление и прибрался на кухне. У нас обоих гораздо лучше получалось заботиться о других, чем о себе.

Мерзкую вонь, которая будто приклеилась к моей одежде и волосам, медленно вытесняли запахи ароматного дыма и сигарет. Я чувствовала себя оскверненной, грязной, почти изнасилованной этой запиской, где меня называли вонючей дохлой крысой.

Геерт уселся рядом и наполнил мой стакан уже в третий раз. Себе он принес бутылку пива и открыл ее зажигалкой. Пробка полетела на пол, но он даже не пошевелился, чтобы ее поднять. За последние годы я подняла, наверное, тысячу пробок. И примерно столько же раз просила Геерта не швырять их на пол. Такая мелочь, эта его привычка кидать мусор на пол, доводила меня порой до бешенства.

— Геерт, подними ее!

— Расслабься, Мария. Иди сюда. Дай мне руку.

— Зачем?

— У тебя всегда ледяные руки, когда ты переживаешь или у тебя стресс. Дай мне их согреть.

— Да пошел ты! У меня нет настроения для твоей кухонно-прачечной психологии!

Он откинулся на спинку, убрал от меня руки и начал сворачивать сигарету нервными пальцами.

— Тебе надо в полицию, Мария. Я-то сам думаю, что этому психу надо только тебя напугать. Но если вдруг…

Он замолчал, глубоко затянулся и стал смотреть мимо меня своим коронным грустным взглядом. Потом отпил пива, закрыл глаза и вздохнул.

— Так что ты хотел сказать?

— Ну знаешь… Я где-то читал, что большинство таких типов оказываются твоими знакомыми. Не близкими друзьями, конечно, но, по крайней мере, они тебе ближе, чем ты думаешь. А этот… Он знает, что ты делала аборт, знает, где и когда мы играем… Ты должна как следует вспомнить, с кем общалась в последнее время. Может, ты в баре дала кому-то от ворот поворот. Или это какой-нибудь сосед положил на тебя глаз… Или, может, ты переспала с ним разок…

— Или мой бывший хочет отомстить.

— Господи, Мар, мы уже это обсудили! И если бы ты на самом деле так думала, я бы здесь не сидел!

Я покрутила кубики льда в стакане.

— Я знаю, что мне надо в полицию. Но я просто не могу себя заставить рассказать им все это.

Вопросы проносились у меня в голове, пока алкоголь затуманивал мозги, и я едва ворочала языком. Мне хотелось спать, но я хотела узнать ответы, я не хотела больше думать, но пыталась все контролировать.

— Иди ложись, я посижу здесь. Тебе надо отдохнуть, Мария.

Я поднялась на шатающихся ногах и начала всхлипывать.

— Ну почему это случилось со мной? Кому надо так меня ненавидеть, чтобы присылать дохлых крыс?

Геерт обнял меня своими длинными руками и повел наверх по лестнице.

— А ты? — хныкала я. — Тебе тоже надо спать.

— Я же все равно не сплю.

Он уложил меня в постель, и я забылась неспокойным сном. Мне снился Стив, который трахал мою сестру, и крысы, вылезающие из могилы матери.

Заскрипела дверь, и я проснулась. Мейрел на цыпочках подобралась к моей кровати, подняла одеяло и юркнула под него. Потом долго устраивалась, вертела толстой попкой, пока не прижалась вплотную к моему животу. Подтянула к подбородку коленки, сунула в рот большой палец и заснула. Каждое утро, часов в шесть, она приходила в мою спальню. Как только она прижималась ко мне, я уже не хотела спать. Я щекотала ее нежную теплую спинку и прятала нос у нее на затылке. Она пахла теплым молоком и немножко своим отцом. Ее личико было таким спокойным. Идеальной формы губы цвета лесного ореха, два блестящих черных веера ресниц, длинные темные локоны, как покрывало на подушке, и грустный потертый кролик в кулачке, с ухом, завернутым вокруг носика. Каждое утро я поражалась, какая же она красивая, и не могла поверить, что это я ее родила. Что она могла выйти из моего белого тела.