– Были у меня башмаки, – пожаловалась и губки надула. – Красные, с пряжками. Оставила у порога, а их украл кто-то. Холодно теперь.

И на цыпочки поднялась. А Сакс сглотнул, шагнул к ней – согреть, верно, холодно же. Или на руки взять, чтоб ножки не наколола. Или… просто обхватить ладонью спину и попробовать – она только пахнет земляникой или на вкус тоже – земляника?..

Но фейри отпрыгнула. Прижала пальчики к губам, а потом этой рукой ему помахала. И скрылась в тростнике. Тростник прошуршал и стих. А Сакс, толком не понимая, приснилось ему или в самом деле чуть не поцеловал фейри, подобрал ведра, зачерпнул воды и пошел обратно.

Костер уже горел, попутчики жевали сухомятку и судачили о болезни короля Бероука. О королевской немочи уже два года весь Тейрон судачил: мудрые говорили, его прокляли колдуны, а народ шептался – мол, колдовское вино король пил, пил, да и занемог. Потому как честному тейронцу подобает пить честный тейронский эль, а не луайонскую отраву!

Отец, глянув на нерадивого сына, лишь покачал головой и протянул ему четверть хлеба с куском сыра. Объясняться Сакс не стал, чего уж там. Да и что тут скажешь? Встретил на реке фейри и сделал ей дудочку? Отец велит не сказывать хрустальных сказок и будет прав. Фейри вот уже двадцать лет не показываются около городов – боятся. Говорят, мудрые не слишком-то разбирают, фейри или колдун. На костер, Асгейру в жертву, и вся недолга.

Давно, лет в восемь, Сакс видел, как в городе жгли колдуна. Прямо перед статуей Асгейра, в большом костре. Колдун был странный, очень смуглый и кудрявый, – такие, он слышал, живут в далеком Амире, на полудне, – и говорил непонятные слова, верно заклинания. Только толку от них не было, и плакал колдун по-настоящему, и кричал от боли по-настоящему. А мудрый говорил, мол, огонь очищает колдуна от проклятия ночного демона Ллира. Ох. Странно это все, неправильно. И Фианн неправильно говорит, что надо верить мудрым и отказаться от Отца с Матерью…

Иногда думалось, лучше бы Фианн погиб тогда же, вместе с лордом и большей частью деревни. Но он остался сумасшедшим стариком, а не настоящим хранителем. И деревня осталась. Вместо села в сотню дворов, окружавшего замок лорда, – полтора десятка домов и развалины на пепелище. Почему отец не погиб вместе с лордом, Сакс не знал. Ни сам отец, и никто из деревенских об этом не рассказывали, а когда спрашивал – морщились и велели благодарить Матерь за милость. Вот только Сакс был уверен, что шрамы на отцовской спине оставили именно луайонцы. Мать Сакса тоже молчала о том времени. Даже о том, что она – дочь лорда Оквуда, Сакс узнал не от нее, а из разговоров деревенских кумушек: сетовали, что нос задирает, слова мудреные говорит и сыновей неподобающему учит, чуть ли не грамоте! Грамоте, конечно, мать их не учила, она и сама не умела. Считать умела и учила, рассказывала про лордов и их гербы, про тейронских королей и дальние страны. А еще про Хрустальный город и войну фейри, от которой и пошла Сушь, а вовсе не от Асгейрова гнева на колдунов, как мудрые говорят.

Сакс молча забрал у отца еду и, жуя на ходу, принялся поить Тянучку. Хлебом тоже поделился, нельзя ж отказать малышке – она и фыркает, и тычется мордой. Так бы всю четвертушку и съела.

– Хватит с тебя. – Сакс погладил ее по морде. – Пей, девочка.

Лошадка укоризненно вздохнула, припала к воде. Осталось следить, чтоб не обпилась.

Подошел Томас. Постоял, помялся. Наконец не выдержал:

– Ты чего так долго? Зайцев своих в речке ловил? Сакс усмехнулся, пожал плечами.

– Не слышал, чтоб фейри на дудочке играли?

– А как же, играют, – охотно подтвердил приятель. – Сам не видел – дед рассказывал. Чего, опять тебе фейри из Хрустального города являлась?

– Нет. – Сакс так и не обернулся. – Не являлась. Просто послушать бы. Любопытно.

На ярмарке было не до дудочки. Пока приехали, пока расторговались. Лишь к концу следующего дня, когда продали половину лошадей, отец отпустил Сакса побродить и купить еды. К обжорному ряду надо было идти через всю площадь, что перед ноблевым замком. А там, под стенами, – веселье! Менестрели с дудками и лютнями, мужик с медведем – кто зверя поборет, тому кружка эля и народный почет. Какой-то парень лезет на столб, сорвать подружке ленту.

– А лучшему лучнику приз – башмаки фейри! Настоящие, фейри потерянные, нами найденные! Лучшему лучнику, на удачу!

Зазывала орал, и как только глотку не порвал? Сакс скривился от досады: он бы поучаствовал, состязания лучников – дело хорошее, только отец велел не высовываться. Сакс и не высовывался, хотя зазывала… Чего он там кричит такое?!

Сакс даже остановиться не успел, а его уже цапнула за рукав румяная молодуха с шиповниковым цветом в косе:

– Добудь башмачки, поцелую! – и с хохотом убежала.

Сплюнув дважды, чтоб отвести сглаз, Сакс протолкался к рыжему зазывале. Перед ним и в самом деле лежали ботиночки, ярко-красные, маленькие, на взрослую бабу не налезут, только что на фейри. Увидев Сакса, зазывала обрадовался, разулыбался. И уже нормальным голосом спросил:

– Нравятся башмачки-то? – Рыжий подмигнул. – Ты не боись, самые что ни есть настоящие. А всего и делов, сбить горсть яблок. Собьешь – и башмачки твои, и сам принц Артур возьмет на службу. Его высочеству ох как нужны добрые тейронцы! Чтоб, значит, на нашей земле – наши воины, во как.

Подмигивал зазывала хорошо, и монетами в кошеле у пояса звенел тоже хорошо. Да и служба у принца чем плоха-то? Это вам не Зеленый легион, из которого возвращается едва каждый десятый, пусть с деньгами и почетом, но мертвому-то оно ни к чему.

Через толпу протолкался здоровый мужик, встал пред зазывалой. Цапнул башмачок, повертел, чуть не обнюхал – пряжка блеснула на солнце, рассыпала горсть солнечных зайчиков.

– Служба эт дело! – прогудел здоровяк. – И приз годится. Где нашли, хозяин? Давненько у нас не видали фейри… За башмаки-то они в услужение идут. А выиграю я! Буду и при деньгах, и на службе, и с везеньицем!

– Погоди башмаки-то примерять, – усмехнулся Сакс.

И, не дожидаясь ответа, пошел прямиком к кучке лучников в дальнем конце площади, у самых замковых ворот. Хоть Сакс и храбрился, и задирал нос, а спину холодило: состязания – это вам не зайцев по лесам стрелять. Вдруг промажет, позору ж не оберется.

Для начала выставили обычные мишени, деревянные, в двадцати шагах. Ребенок попадет. Потом на сорок шагов – двое промахнулись. С шестидесяти ушли еще четверо, бормоча что-то неласковое про везучего щенка и плохой ветер. А вот с последнего захода осталось всего трое стрелков. Сакс, тот здоровый мужик и еще один, явно охотник: сухой, жилистый, на щеке четыре полосы, как рысь лапой мазнула. Пока рыжий орал, призывая люд добрый поглядеть на смельчаков, что состязаются во славу принца Бероука, – о как, подумал Сакс, уже и во славу принца! – два стражника подвешивали на бечевках яблоки.

Здоровяк все хвастался, он-де таких яблочек дюжину да одной стрелой. Охотник молчал и слушал ветер. А Сакс разглядывал его лук, отличный лук, на зависть, и думал: как получит у принца жалованье, себе купит такой лук. И матери красную шаль, с кистями.