Поначалу турецкие военные корабли перекрыли гавань, чтобы никому не дать уйти. Однако под давлением Англии и Франции разрешили эвакуацию всех христиан, кроме специально отобранных девушек и мужчин от 15 до 50 лет, которых объявили интернированными и подлежащими депортации на принудительные работы (пожизненное рабство). Срок на эвакуацию устанавливался до 30 сентября. Оставшиеся после этого в Смирне также подлежали депортации на принудительные работы. В гавани стояло много судов союзных держав, но большинство из них, сославшись на нейтралитет, отказались забирать греков (из армян к концу сентября уже почти никого не осталось в живых). Под охраной американских судов в порт Смирны прибыла наскоро собранная греческая флотилия. Японские корабли выбрасывали за борт весь свой груз, чтобы принять как можно больше людей.

«…И ещё я видел старуху — необыкновенно странный случай, — пишет Хемингуэй. — Я говорил о нём одному врачу, и он сказал, что я это выдумал. Мы очищали мол, и нужно было убрать мёртвых, а старуха лежала на каких-то самодельных носилках. Мне сказали: „Хотите посмотреть на неё, сэр?“ Я посмотрел, и в ту же минуту она умерла и сразу окоченела. Ноги её согнулись, туловище приподнялось, и так она и застыла. Как будто с вечера лежала мёртвая. Она была совсем мёртвая и негнущаяся. Когда я рассказал доктору про старуху, он заявил, что этого быть не может.

Все они теснились на молу, но не так, как бывает во время землетрясения или в подобных случаях, потому что они не знали, что придумает старый турок. Они не знали, что он может сделать. Помню, как нам запретили входить в гавань для очистки мола от трупов…

Трудно забыть набережную Смирны. Чего только не плавало в её водах. Впервые в жизни я дошёл до того, что такое мне снилось по ночам. Рожавшие женщины — это было не так страшно, как женщины с мёртвыми детьми. А рожали многие…»

Всего Красным Крестом было зарегистрировано более полутора миллиона беженцев. Количество убитых в разных источниках варьируется от 70 до 270 тысяч. В огне погибли сотни домов, 24 церкви, 28 школ, здания банков, больниц, театров, консульств… Около четырёх тысяч юных гречанок и 120 тысяч мужчин были депортированы во внутренние области Анатолии. Большинство погибли по дороге, не выдержав истязаний как конвоиров, так и выходивших навстречу деревенских жителей. «Кемаль отпраздновал свой триумф превращением Смирны в пепел и истреблением всего местного христианского населения», — писал в мемуарах Уинстон Черчилль (кстати, много лет спустя, уже на яхте Аристотеля Онассиса «Кристина», где ему отменно работалось).

6

А что же наш герой?

К началу 1920-х годов его отец, Сократ Онассис хотя и не числился в миллионщиках, но слыл одним из крупнейших торговцев табаком, владельцем небольшого, но надёжного банка и несомненно господином весьма состоятельным. Он намеревался отправить своего сына Аристотеля на учёбу в Оксфорд, начинал укоренять свой бизнес в нескольких странах Европы, подумывал о Латинской Америке… Однако война, резня, в результате чего Сократ лишился не только многих родственников и партнёров (среди которых было немало армян, — и действительно, некоторые считали, что в Аристотеле Онассисе по крайней мере четверть армянской крови), но и почти всех своих активов (конфисковали дома, земли, сожгли банк), сломали его планы и весь уклад жизни.

Сократ Онассис был сторонником греческого премьер-министра буржуазного либерала Венизелоса, которого Англия и Франция в конце войны во время переговоров близ Парижа уговорили, а точнее, принудили (дабы облегчить себе, кроме всего прочего, дальнейший захват выхода из Чёрного моря и ключевого пролива Дарданеллы) потребовать у Турции уступить Греции суверенитет, господство над Константинополем (Истанбулом) и стратегически важнейшей в Малой Азии Смирной. И когда в 1919 году греческая армия заняла Смирну, Сократ Онассис организовал в греческой торговой среде политическое общество для содействия воплощению в жизнь идей Венизелоса (мечты о Великой Греции), а в конкретной ситуации — для поддержки греческой и оккупировавшей Смирну английской армий.

Но турки заняли город, вырезали или изгнали почти всё немусульманское население, Сократа Онассиса, одного из основных спонсоров греческой армии, арестовали и пытали. Как прочих, не казнили, рассчитывая получить с родственников торговца-банкира солидный куш.

Тем временем шестнадцатилетний Аристотель, после ареста отца оставшийся старшим мужчиной в семье, уже в боевых условиях постигал азы бизнеса. Прежде всего он спас свою жизнь тем, что в ту самую страшную ночь, когда после резни армян турецкие солдаты переключились на греков, сумел укрыться в здании американского консульства, сотрудникам которого прежде исправно поставлял вино и ракию (он с четырнадцати лет промышлял бутлегерством — торговлей спиртными напитками).

На другой день с помощью американцев и немалых запасов виноградной водки в отчем доме он получил у турецких офицеров пропуск, позволявший беспрепятственно передвигаться по Смирне. С этим пропуском он проник в сожжённый греческий район, где располагалась торговая контора отца, и на пепелище разыскал стальной сейф, в котором хранилось то ли пять, то ли двадцать тысяч американских долларов (огромные по тем временам деньги!). Часть денег ушла на взятку военному трибуналу для освобождения отца из тюрьмы. Остальные — американскому вице-консулу в Смирне, который без очереди устроил Онассиса-старшего и сыновей на ближайший пароход, уходивший с беженцами в Грецию.

Это по одной из версий. Согласно другой, выдвигаемой американским биографом Эвой Прионас, не столько деньги, сколько уроки французского сыграли поначалу роль в спасении отца. Дело в том, что в просторном богатом доме Онассиса квартировал некий влиятельный турецкий офицер, заместитель коменданта или даже комендант. Ему приглянулся темпераментный большеглазый юноша, служивший у него переводчиком во время общения с французскими и английскими офицерами. Но вскоре, пообещав помочь Сократу, турок потребовал от Аристотеля того же, чего царь богов Зевс требовал от юного красавца Ганимеда, пасшего стада своего отца в горах под Троей.

Нельзя сказать, что у Аристотеля не было выбора. Был — он мог бежать. Но (повторим, по одной из версий, которую впоследствии многажды озвучивала, в частности, Мария Каллас, брошенная Онассисом ради Жаклин Кеннеди: «Аристо и в отрочестве-то был морально неустойчив!..» и «Онассис, я уверена, способен на всё ради своей выгоды!») Аристотель поддался уговорам турецкого офицера и разделил с ним постель. Так ему пригодились блестяще усвоенные в своё время уроки французского.

Турецкого полковника, с которым вынужден был переспать, Аристо не отравил. Но с его помощью — несмотря на то, что уцелевшая греческая община презирала юношу за то, что отдавался турку, — смог по крайней мере отсрочить казнь отца. Вскоре турецкий офицер уехал. И самому Аристотелю уже грозил арест. Но помогли знакомые американцы, которых он снабжал ракией, — укрыли в кабинете вице-консула США по фамилии Паркер.

И уже на следующий день в форме американского матроса на борту эсминца № 249 Аристотель отплыл в сторону Лесбоса. Оттуда надо было плыть в Константинополь, искать помощи у влиятельных друзей отца. Потом Онассис часто вспоминал, в частности в разговорах с Марией Каллас, как в салоне первого класса египетского корабля «Хедивиа Лайн» его ослепила роскошь: необычайно красивые женщины в сверкающих драгоценностях, вечерних платьях с декольте, боа, богатые мужчины в смокингах с бабочками и с массивными золотыми перстнями на руках. Они ужинали, пили вино и виски, курили, беседовали, смеялись, играла музыка… Казалось, произошедшее в последние дни — пожарища, резня — кошмарный сон. И всё в прошлом. В будущем — бесконечная жизнь.