как к этому прийти наиболее удовлетворительным и самым убедительным, а также наилучшим для всех способом? Есть ли в романе такой путь, идя по которому, любой читатель сразу бы видел, что он выложен именно автором, а не личным произволом или простыми гипотезами исследователя? И такой очень надежный путь в самом деле существует. И что же это за такой путь?

Этому пути мы дали такое не простое название как эффект неподкованного читателя (неподкованного, то есть неподготовленного). Суть этого эффекта состоит в том, что самое первое знакомство с романом, самое первое прочтение книги может очень многое сказать об авторских замыслах всякому читателю, в том числе и исследователю с солидной эрудицией [1]. Нельзя не согласиться, что при первом чтении читатель иногда сталкивается с такими местами, странность и таинственность которых нельзя объяснить незавершенностью романа или его общей загадочностью. Такие места хочется назвать скорее не загадочными, а темными, потому что при первом столкновении с ними кажется, что автор в них как будто что-то скрывает или просто не договаривает. Всего этих темных мест в романе как минимум девять. И если оттолкнуться от какого-нибудь из них, то мы придем к одному из основных замыслов Михаила Булгакова и поймем, о чем его книга «Мастер и Маргарита».

Самое первое темное место, с которым сталкивается читатель, – это тот самый случай, когда из уст Мастера прозвучало имя иностранца, что познакомился с Иваном на Патриарших прудах:

«– Ну вот, ну вот… неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.

– Как?! – в свою очередь крикнул Иван.

– Тише!

Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:

– Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука!» (гл. 13).

Сам Иван, как мы помним, имя иностранца не только не сообщал своему лунному гостю, но вообще его даже не помнил или, точнее, не знал, потому что не успел как следует прочесть его на визитной карточке. Вполне возможно, совсем не исключено, что Мастер это имя произнес, будучи знаком с «Фаустом» в оригинале, в котором оно однажды упоминается [2]. Но тут очень важно не забывать о том, что сам читатель, даже будучи глубоко начитанным, образованным и знающим много языков человеком, не сразу может понять, откуда Мастер имеет подобную информацию. Ведь для этого нужно быть знакомым с поэмой «Фауст», причем в оригинале. И если бы даже кто-то из нас владел с рождения языком «Фауста» и читал эту поэму несколько раз, все равно из нас только единицы смогли бы сразу, без всяких раздумий и вопросов понять, что Мастер назвал имя иностранца, потому что оно упоминается в этой поэме. Не слишком ли это сложно не только для неподкованного читателя, но даже для исследователя с солидной эрудицией?

Следующая загадка связана с 16-й главой «Казнь». Здесь темность места просто бесспорна. Когда читатель впервые знакомится с этой главой, то его начинает беспокоит вопрос о природе того сновидения, что посетило в клинике Ивана Бездомного, поскольку такой сон явно невозможно назвать обыкновенным, особенно после прочтения 15-й главы «Сон Никанора Ивановича», где мы уже, напротив, имеем дело с обыкновенностью сновидения. Сны в случае Никанора Ивановича, как правило, беспорядочны и бессвязны, приходят к нам почти каждую ночь, а также являются отражением нашей повседневной жизни или наших личных переживаний: «Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания». В случае же Ивана Бездомного мы ничего подобного не видим. Сон Ивана, во-первых, не имеет никакой бессвязности и беспорядка, и, напротив, его бы каждый смело принял за обыкновенный фильм. Во-вторых, в отличие от Никанора Ивановича, Иван в своем сне не был непосредственным участником событий, а лишь их очевидцем или зрителем. В-третьих, поскольку сны являются отражением наших душевных переживаний, то весьма странно, что Иван, который нигде и никогда не был в древности, видел своими глазами сам Ершалаим. И, в-четвертых, столь же странно, что Ивану приснилось именно то, о чем он так искренно просил Мастера: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, – попросил Иван, – умоляю, я хочу знать» (гл. 13). Неужели это простое совпадение?

Когда мы доходим впервые до чтения 24-й главы «Извлечение мастера», для многих из нас становится открытием, что, оказывается, Воланд на Патриарших прудах рассказывал вовсе не роман Мастера, а собственную историю, потому что из его встречи с самим Мастером в 50-й квартире следует, что он никогда раньше его не видел:

«– А скажите, почему Маргарита вас называет мастером? – спросил Воланд.

Тот усмехнулся и сказал:

– Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал.

– О чем роман?

– Роман о Понтии Пилате».

Мы даже приведем яркий пример в качестве неоспоримого доказательства, что даже порою сами исследователи попадаются на эту «уловку». Вот что пишет о Берлиозе Александр Зеркалов, который известен двумя книгами о романе Михаила Булгакова: «Берлиоз, «председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций… и редактор толстого художественного журнала», т. е. политический функционер, не мог не знать об этой кампании против «пилатчины». Иван Бездомный – рядовой поэт – и тот знал. Второй – предположительный: руководителем кампании был сам Берлиоз. Он отлично (для журналиста) разбирался в христологии, и должности у него были вполне подходящие для руководства не очень важной политической кампанией. Менее примечательно, что самый гнусный пасквилянт, Латунский, идет за гробом Берлиоза; важней, что отшельник Мастер знает редактора и дает ему характеристику. <…> Воланд представляет – как сказал бы юрист – рассказ о Пилате в качестве материала, известного подсудимому. Воланд как бы говорит ему: человек написал вовсе не то, что вы называете «религиозной пропагандой»; написал не о Боге, а о человеке. А вы объявили его «богомазом»; ваша свора его довела до сумасшедшего дома… Он пересказывает эту «пилатчину» как бы от себя и ждет реакции. Какова же она? А реакции нет вовсе. То ли Берлиоз не читал вещь Мастера, то ли предпочел притвориться непонимающим. Последнее больше похоже на дело, ибо он отвечает нарочито нелепой и беспомощной фразой: «Ваш рассказ… совершенно не совпадает с евангельскими рассказами», почему-то «внимательно всматриваясь в лицо иностранца» [3]. Берлиоз оказался в дурном положении. Если он не читал Мастера, но позволил своим клевретам начать травлю, его дело плохо. Если читал и не согласен с